Вклад Стругацких в мировую научную фантастику

Когда речь заходит о научной фантастике, на ум приходит множество имен. В первую очередь вспоминаются братья Стругацкие, чьи произведения "Пикник на обочине", "Трудно быть богом", "Понедельник начинается в субботу" и многие другие знамениты. Но что, если бы не существовало братьев Стругацких? Кто бы стал основными фантастами в нашей стране? Возможно, Фазиль Искандер, Василий Аксёнов, Юрий Коваль, или кто-то ещё? Какие темы и сюжеты обогатили бы фантастическую литературу, а какие бы мы потеряли?

Именно на эти вопросы попытались ответить известные современные писатели в сборнике рассказов под названием "Мир без Стругацких". Каждая глава этой коллекции представляет собой вымышленную биографию литературного классика и стилизованный рассказ. Так, Алексей Сальников взялся заглянуть в творчество Юрия Коваля, Дарья Бобылева прониклась стилем Андрея Битова, а Елена Клещенко освоила почерк Владимира Орлова. И это только начало.

"Фазиль Искандер. Ореховый лес"

- "С этим лесом всегда было что-то необычное", - сказал дядя Серго. "Речь не только о истории с иностранцем, которую мы предпочли забыть, но общий страх перед ним". Скот даже обходил лес своим путем, избегая ущелья, поросшего ореховыми деревьями. Туристы, предупрежденные кем-то из местных, старались не спускаться вниз, хотя это было ближе. Оказавшись вблизи Орехового леса, они обнаруживали лишь мрачные тропы по периметру. Во время войны здесь пытались приземлиться немецкие парашютисты; те, что приземлились вблизи деревень, были пойманы, а те, что оказались внутри леса, исчезли бесследно. Местные жители уходили ущельем во время колхозной кампании, не решаясь противиться новым начальникам. Но вновь появились жители, и радость вновь наполнила дома, сопровождаемая скорбью, так как веселье всегда успевает смениться печалью. Один иностранец, о котором я собираюсь поведать, был очень вежлив. Он переписывался с Марией, местной вдовой. Ее дочь убедила мать зарегистрироваться на сайте знакомств, что вызвало у нас, местных, недоумение, но женщины, как обычно, не слушают советов мужчин. Однако через некоторое время переписка Марии с неким шведским господином вызвала недоумение у всех, и кто-то уже готов был поспорить, что приедет этот "принц" и увезет Марию с её дочерью вдалекие страны. Но мы знали, что все эти планы принадлежали дочери Марии; ведь каждая девушка хочет уехать из села. НадеющиесЯно на более жизненный опыт, они мечтают о путешествиях - в Москву, Нью-Йорк или Париж, где затем отправляют фотографии своей новой жизни, пытаясь донести её до друзей, с которыми они росли в деревне.

Некоторые девушки, воспользовавшись новыми временами, делали такие снимки, просто приехав в Париж или Нью-Йорк всего на день-два. Но подделка сразу видна: как-то не так ложатся тени на их лица, может быть, дрожит рука, и, в общем, если послать такой фальшивый снимок любой подруге детства, та сразу распознает подмену. Здесь всё было подготовлено серьёзно, и мы все стали ожидать шведа.

Дело было на мази, но тут началась первая война, а за ней и вторая - так у нас их называли. Войн было три: та война, первая война и война вторая. Во время первой, уже недавней войны эндурцам в нашем краю пришлось несладко, и Мария с дочерью ушла вместе с беженцами на восток. Беженцы двинулись в путь зимой, оставляя в снегу чёрные дыры от своих ботинок. Некоторые из них бросали скарб по дороге, и я сам по весне, когда сошёл снег, обнаружил на обочине чемодан, который ждал своих потерявшихся хозяев как собака. С тех пор мы больше не видели эндурцев. Может, они жили теперь в Эндурии или в русской столице, а может, случилась с ними какая-то неприятность по дороге, - всё-таки они отправились прямиком через Ореховый лес. Тут были разные мнения. Но вдруг в нашем селе появился тот самый иностранец, который переписывался с Марией. Он давно не получал от неё писем, встревожился, читая газеты, и прилетел к нам. Он вовсе не походил на принца, роста был небольшого, а на вид был скорее толстый, чем худой. С собой он притащил множество тюков, но подарки вручить было некому. Гость обежал всё село, но ничего толкового так и не узнал. Все рассказывали ему истории из своей жизни, а наиболее философски настроенные жители говорили, что так тут повелось испокон веку.

Все куда-то уезжают - старики к детям, дети возвращаются на зиму в города, а то и в столицу. А некоторые даже в Нью-Йорк и Париж. Иностранцу просто стоит дождаться более тёплых дней. Одним словом, никто не хотел расстраивать шведа. И он остался зимовать. Но весной началась новая война, жизнь снова стала утомительной, и уже не так интересно было ездить в город к морю, выходить на набережную и бесконечно пить кофе, больше похожий на дёготь. Дёгтя, впрочем, у нас не знали. А теперь и с кофе возникли какие-то сложности. Иностранец не роптал, тем более мы утешали его тем, что климат у нас получше, чем в его Швеции. Это мы знали наверняка, а за остальное не ручались. Иностранец жил в опустевшем доме Марии, дни шли за днями, никаких вестей от женщины он не получал, и скоро у него кончились деньги.

Денег, впрочем, тогда ни у кого не было. Они появлялись разве что осенью, когда женщины везли орехи и мандарины на продажу, потому что мужчинам было опасно путешествовать даже с мирным делом. А в остальном жили тем, что подавал Бог, высунувшись из своего облака. Повезло одному Тимуру, который с помощью родственников купил небольшой аппарат для производства мандаринового сока. Сок он закатывал в бутылки и жил лучше прочих. Иностранец устроился смотреть за его машиной и даже починил её, когда вместо мандаринов туда случайно насыпали грецкие орехи. Всему греческому мало везло в наших местах. Потом у нас стали меняться власти - одна за другой, и мы забыли, что иностранец на самом деле иностранец. Как-то нам уже это было неинтересно, он был уже свой, толстый и смешной, пел и пил с нами наравне. На жизнь он не жаловался, а я заметил, что, если мужчины старше сорока начинают много жаловаться на жизнь, очень хочется им сказать: "Потерпите, недолго уж". То, как пропала Мария со своей дочерью, никто из нас вовсе не вспоминал. Мы отгоняли от себя мысль о том, что никто из беженцев не добрался до Эндурска, а попал прямиком на небеса.

Один швед не оставлял поиски, он всё писал куда-то в свободное от мандаринов время. Как-то он встретился с одной старухой, что сказала, будто видела Марию с дочерью в ущелье Орехового леса в тот день, когда эндурцы решили покинуть наши места. Швед вёл кипучую деятельность, которую мы принимали за лёгкое тревожное похмелье. Наконец ему пришла посылка - довольно большой тюк. Он вышел с ним из дверей почтового отделения, и сперва мы решили, что он заказал на родине теплицу. Но это оказалась вовсе не теплица. Иностранец долго снимал упаковку со своей посылки, и поглазеть на это сбежались все наши односельчане, многие бросили философские размышления на верандах, приползли старики, шаркая ногами и поднимая пыль, которая долго не оседала на дороге. Прибежали дети, прервав свои беззлобные драки, пришли даже женщины, что перебирали фасоль под навесами. Мы продолжали спорить, теплица это или не теплица. Некоторые меняли своё мнение с каждым движением иностранца. Кто-то стал говорить, что он купил большую палатку и теперь будет жить в ней, потому что жить в доме исчезнувшего человека ему невмоготу. Но наконец наш гость закончил своё дело, и мы поняли, что иностранец собрал летательный аппарат. Я видел такие ещё до второй войны, впрочем, видел и до первой - они летали над морем и иногда даже катали отдыхающих. Иностранец приладил к дельтаплану моторчик и обвёл всех довольным взглядом. И тут мы поняли, что он собирается искать свою суженую в Ореховом лесу. Тогда мы стали уговаривать его не делать это - сперва вместе, а потом по очереди. Мы приходили к нему с вином и небогатой едой и рассказывали страшные истории об Ореховом лесе. Даже я поведал иностранцу, как мой школьный учитель арифметики хотел найти тайную дачу Сталина, да так и исчез. А ведь Сталина давно нет, а может, и не было никогда. И где-нибудь на краю леса стоит дача, но вовсе не отца всех народов (кроме греческого и тех, других, которых он послал в Северный Казахстан). И вовсе не дача там стоит, а домик пастухов. Да и домика никакого нет. Просто леса у нас вовсе не такие, как во всех других местах, и может почудиться всё что угодно. Одним словом, с тех пор мы плохо знали арифметику, что нам очень мешало, когда мы привозили мандарины и орехи на рынок.

Во время той войны в Ореховом лесу ловили шпионов, а потом ловили греков, которые не знали, что их выслал Сталин, но так никого и не нашли. Ничего из этого хорошего с поимщиками не вышло, служба их повернулась дурно, и никому радости эти затеи не принесли. Если не считать того, что, как мололи языками старухи, неизвестные нам греки дожили свою жизнь в горах, растворившись в лесу. Некоторые говорили, что Ореховый лес заминирован ещё с той войны, а потом его заминировали во время первой войны, а потом и во время второй.

Человек, который рискнул зайти на опушку Орехового леса, считался отчаянным, и только уж совсем сумасшедшие рисковали продвинуться в глубь леса, спустившись со скалы в ущелье. Но, поглядев в сомкнувшиеся стволы, как в лица покойных предков, все они лезли обратно. Ходили слухи о том, как один мальчик погнался за убежавшей козой и всё-таки побывал в лесу. Он вернулся таким, что его не узнавали родные. Тут мнения были разные: некоторые рассказывали, что мальчик за одну ночь стал стариком, что маловероятно. Другие говорили, что он повредился рассудком; впрочем, жители нашего села никогда не отличались большой рассудительностью. Этот мальчик присутствовал во всех историях про Ореховый лес: вот он возвращается в деревню и трясёт головой, не в силах ничего объяснить. По правде сказать, половина моих друзей так вела себя на уроках арифметики. Но этот шведский парень был непреклонен. В общем, мы отступились, а он за лето неплохо выучился летать на своей штуке, похожей на раскладушку. Время шло, и мы привыкли к трескучим звукам его моторчика над нашими головами.

Как-то он уговорил меня привезти его в заповедник. Этот заповедник был у нас рядом, и много лет назад туда доставили для опытов обезьян со всего мира. Одну обезьяну поймали даже в самом настоящем Китае. Злые языки говорили, что это Царь обезьян, но мы не особенно в это и верили. Царя у нас уже давно отменили, и никто не позволил бы становиться при Советской власти царём, даже царём обезьян. А потом началась первая война. Обезьянам пришлось несладко, не лучше, чем эндурцам, - только бежать им было некуда. В наши времена до Китая так просто не добежишь.

Некоторых обезьян съели - не из-за голода, а больше из любопытства, другие умерли безо всякой пользы, а третьи всё же исчезли. По слухам, Царь обезьян увёл их куда-то, возможно в Ореховый лес. Мы вышли за ржавую ограду заповедника и устроились с нашими бутылями и сыром на краю ущелья. Швед совершенно не боялся высоты и, разувшись, свесил ноги в пропасть. Сторож лёг на спину и, глядя на звёзды, принялся рассказывать историю своих отношений с одной продавщицей на набережной, страстной эндуркой, совершенно забыв о нравственном законе. Но иностранец был терпелив и, дождавшись, когда старик выговорится, приступил к расспросам об Ореховом лесе.

Сторож, давно не видевший такого внимательного собеседника, стал описывать лес теми же словами, что и свою давнюю возлюбленную. Швед задумчиво швырял камешки в туман, который лез из пропасти, как пар из котла с мамалыгой, а сторож плёл небылицы, как это свойственно всем скучающим старикам. Но иностранец верил ему, переспрашивал и делал пометки на карте. Под конец сторож сказал, что его очень интересует, куда пропала та продавщица, потому что наверняка она была несчастлива со своим мужем. А он, старик, ещё не растратил мужской силы и мог бы составить её счастье. Все обезьяны разбрелись, и ему не о ком больше заботиться, так отчего бы не ухаживать за этой прожившей долгую жизнь женщиной.

В те дни, когда окончилась летняя жара, а дожди ещё не начались, он попросил нас отвезти его к краю ущелья. Там он собрал свой нелепый аппарат, а потом мы выпили вина, прощаясь. Лес лежал внизу перед нами. Клубился туман, сладко пахло высыхающими листьями и горными травами, всё это смешивалось с горькой хвоей, пока наконец к этому не прибавился запах бензинового моторчика. Швед затрещал этим моторчиком, махнул нам рукой и взлетел. Мы проводили его взглядом и допили вино.

Швед летел над Ореховым лесом целый час, пока случайно не зацепил крылом огромное дерево. Ему повезло - он не упал с размаху вниз, а запутался в ветвях. Только спустившись на землю, он понял, что его окружают необычные деревья. Это были настоящие молельные деревья, которым поклонялись ещё наши предки. В полом основании одного такого дерева могли спрятаться от дождя несколько пастухов. Говорили также, что иногда наших предков хоронили на таких деревьях, чтобы не зарывать в землю. Об этом, впрочем, спорили археологи.

Надо сказать, что отношение к религии в наших местах особенное и, быть может, самое правильное. Ведь этот край Господь создал для себя и отдал нам просто потому, что мы остались без своей земли. Но жили у нас и мусульмане, и христиане, и евреи, но никто не считал зазорным прийти на праздник соседа и разделить с ним священную трапезу. Наши мусульмане искренне почитали своего Бога, и он разрешил им есть свинину и пить вино, а обрезания им не велел делать, потому что это оскорбляет мужчину. Наши христиане редко ходили в церковь и плохо знали Святое Писание, а наших евреев можно было увидеть в саду с мотыгой в субботу, как и в другие дни. Но все мы знали, что могущественный бог Анцва, невидимый и вездесущий, напрямую управляет всей этой землёй и живёт не только в камнях, но и в деревьях. Поэтому во время любого праздника мы сходились за столом и хором говорили "уа Анцәа улцха ҳат", что означает "О, Анцва, освети нас лучами своими". И вот швед стоял перед священным деревом и видел у его подножия угли, сквозь которые проросла трава. Тут же были кости козлёнка, которого когда-то принесли тут в жертву, а в дупле тускло блестел медный котёл, в котором козлёнок был сварен. Швед переночевал в священной пустоте, как странник, который спит на полу заброшенной церкви.

Под утро он почувствовал, что кто-то наблюдает за ним. Это три обезьяны смотрели на спящего, не делая никаких попыток подойти или убежать. Как только путешественник моргнул, они исчезли. Он собрался, закинул мешок за спину и двинулся по тропе, думая о своей Марии. Швед внимательно смотрел под ноги, помня о рассказах сторожа про мины и прочие военные ловушки. Но мин он не видел, только странные лужи чёрной воды по краям тропы. Белый пух недвижно лежал на этой воде, похожей на нефть. Время от времени рядом с тропой швед обнаруживал странные вещи: то крохотную детскую сандалию, то ржавое ружьё, ствол которого был похож на палку и неотличим от сотен таких же упавших веток. Иногда в кустах он слышал шорох, и через мгновение тропу перед ним перебегал заяц. Где-то вдалеке раздавался треск сучьев, и иностранец с некоторой опаской прикидывал, не медведь ли занят там своими делами. Но треск сучьев удалялся, и швед снова шёл вверх по ущелью. Он смотрел на деревья, совсем маленькие, только что вылезшие из земли, и старые, умирающие, и думал, что всё верно: когда человек родится, он слаб и гибок, когда умирает, он крепок и чёрств.

Когда дерево растёт, оно нежно и гибко, а когда оно сухо и жёстко, оно умирает. Чёрствость и сила - спутники смерти, гибкость и слабость выражают свежесть бытия. Поэтому что отвердело, то близко к вечности. Он шёл долго, пока не остановился у такого же огромного ореха, который встретился ему раньше. Он залез в дупло и заснул, а проснулся от запаха дыма. Швед высунулся из дупла и увидел, что три обезьяны разожгли костёр и варят что-то в медном котле. Он думал спросить обезьян, не видели ли они Марию, но пока спускался вниз, обнаружил, что обезьяны уже ушли. Иностранец, как его тут научили, произнёс: "О, Анцва, освети нас лучами своими", - и доел за обезьянами похлёбку, а потом отправился дальше.

С каждым днём он всё лучше понимал Ореховый лес. Были тут и другие деревья: на скалах росли сосны, где-то неподалёку виднелись самшитовые рощи, торчала брошенная людьми, но не ставшая дикой айва - небольшая, крепкая, узловатая, похожая на ту старуху, которая подала ему идею сюда отправиться. Швед встретил печальную, почти засохшую грушу, на ветке которой висел маленький плод, оказавшийся очень горьким. Тут были лопоухие инжировые деревья, и деревья персиковые, похожие на стайку школьниц, и даже лимонное дерево, похожее только на себя.

Понемногу швед стал догадываться, отчего тут так много тех деревьев, которых нет в обычном лесу. Он попал в рай, где переплетено всё, что растёт на земле, и Бог позволяет здесь всему цвести и плодоносить без опаски. Сперва швед испугался, потому что человек не должен приходить в рай, прежде чем его позовут. Но потом путешественник подумал, что если уж его пустили сюда, значит, так и надо. И если Мария теперь живёт тут, то можно попросить Строителя рая отпустить её обратно. Однажды он упал в ручей, что пересекал тропу. Пока сушились вещи, он увидел, что в лесу произошло движение, будто деревья переминаются с ноги на ногу, устав стоять на одном месте. Тогда ему пришла на ум мысль, что это не деревья вовсе, а все те люди, что пропали в этих местах. Они просто решили, что жить деревом честнее и лучше, и вот теперь расположились по обе стороны ущелья. Действительно, зачем им возвращаться, даже если их кто-то позовёт. Неизвестно, хочет ли сама Мария вернуться. Захочет ли она вновь перебирать фасоль под навесом и варить мамалыгу. Что он мог ей предложить, кроме стука своей машины, окутанной паром и пожирающей мандарины, как какой-то монстр. Про свою Швецию иностранец забыл, да и Швеция, поди, забыла про него. Наконец он увидел поляну, на которой росло огромное ореховое дерево - третье по счёту.

Видимо, когда-то в него ударила молния, отчего часть ветвей почернела. Само дерево было увито диким виноградом, лоза которого поднималась к нижним веткам, потом закручивалась вокруг ствола и исчезала вверху. В этот момент кто-то стукнул его по затылку. Швед присел от неожиданности, но это была всего лишь сойка, тут же выправившая свой полёт и исчезнувшая в кроне гигантского ореха. Швед подошёл к дереву и понял, что именно сюда он и добирался. Ствол грецкого ореха был огромным и покрытым дуплами разной формы. Оттого дерево напоминало огромную морщинистую флейту. Путешественник прислонился к коре лбом. Рядом с его лицом вверх ползла большая улитка, не обращая на него внимания. Она покрутила рожками, изучила новичка и продолжила свой путь. Швед почувствовал, что старый орех под действием ветра звенит и гудит, как большая струна, протянутая от земли к небу. Пока он слушал гул и звон внутри дерева, улитка успела исчезнуть из его поля зрения. Он снова услышал шорох крыльев и только немного погодя понял, кто это. Прислушавшись, швед догадался, что на дерево сел дятел и принялся радостно бить клювом в древнюю кору. От этого стука ореховое дерево стало гудеть по-другому, и иностранец понял: оно отвечает на какие-то вопросы дятла. Дереву было всё равно, на каком языке с ним разговаривают, птичьем или человечьем. Швед вспомнил, что в раю вовсе не было языка. Теперь он решил, что самое время спросить Бога, где ему найти суженую, но помедлил. Ему стало страшно оттого, что он вспомнил одну местную мудрость. Кто-то говорил, что сбываются только настоящие, выстраданные желания, а отвечают тебе не на тот вопрос, который ты задал, но на тот, что внутри тебя. Поэтому он решил повременить и сел перед деревом. Там он обнаружил ещё тёплый круг золы перед собой. Швед разжёг новый костёр поверх умершего и - за неимением другой жертвы - стал варить в котелке дикие яблоки. Пока закипала вода, он слушал, как журчит ручей, гудит дерево и поют птицы. За эти несколько минут с ним произошло превращение. Он решил: если ему ответят на какой-то другой вопрос, то это не беда. Пускай это будет даже ответ для сторожа из обезьяньего заповедника. С этой мыслью он встал, прижался к дереву и постучал в кору, как ученик стучит в дверь класса, опоздав на урок арифметики. Да, точно, если ему откажут, он вернётся и расскажет сторожу то, что ему велело передать ореховое дерево, а там сторож посоветует что-то ещё, и в итоге всё будет правильно и он найдёт что искал. Потому что путешествие вечно, любимые не умирают и ничего бояться не надо. Однако ещё раз попасть в наше село шведу не довелось.

- Откуда же ты это всё знаешь? - спросил я дядю Серго. - Откуда ты это знаешь, если швед не вернулся назад? И тут же прикусил язык. Дядя Серго посмотрел на меня, как если бы я плюнул в стакан с вином, и поднял палец. Он покачал этим пальцем, будто ковыряясь в каких-то невидимых часах и проверяя их завод, а потом раскрыл ладонь, как делает рабочий, показывая крановщику, что можно поднимать груз. Я всё понял и достал из-под стола ещё одну бутыль.