Топ 5 книг Ольги Токарчук
Польская психотерапевтка и пациент — хотя она предпочитает на западный лад называть его клиентом — смотрят в окно. Психотерапевтка видит зимний вечер в Варшаве: рано стемнело, снег ложится на карнизы, горят фонари. Клиент видит войну: за деревьями прячутся солдаты, по улице едут танки. На клиенте военная форма и фуражка. Для него война не заканчивалась никогда. Психотерапевтка успокаивает его, говорит, что на улице нет никаких танков. Обнимает на прощание и уходит.
Утром в Варшаве вводят военное положение, и танки на улице появляются. В своем будущем рассказе психотерапевтка Ольга Токарчук напишет:
Действительности, созданной уставшим Богом, которому все надоело.
Едва ли Ольга Токарчук думала, берясь за первую книгу, что ее героями будут безумцы, аутсайдеры, люди, готовые преодолевать границы как в буквальном, так и в переносном смысле, но так получилось, что происходящее в ее книгах довольно емко описывается фразой «странные совпадения сводят странных людей». Пока одни писатели пытаются найти смысл в заведомо бессмысленном мире, Токарчук пожимает плечами, говорит, что смысла искать не надо, если не спросить у звезд или, на худой конец, у живущего в соседнем доме пророка, и закуривает.
«Книги Якова», которые наконец-то выходят на русском спустя девять лет после публикации в оригинале, часто называют magnum opus шестидесятиоднолетней писательницы. Но не потому, что книга длиной в восемьсот страниц стала самым объемным ее текстом, и не потому, что именно после ее выхода она получила Нобелевскую премию. А потому, что она как будто собрала в нем все темы, которые когда‑либо появлялись в других ее рассказах или романах.
Вот например…
«Диковинные истории»
Сборники рассказов зачастую привлекают меньше внимания, чем романы, и тексты Токарчук не исключение. И это несправедливо: рассказ — дистиллированная магия, в нем мысль находит свое наиболее емкое оформление.
Оказавшийся не в то время не в том месте профессор превращается в изгоя, который нигде не может найти понимание. Женщина предпочитает человеческому существованию жизнь в теле волчицы. После пересадки сердца пожилой мужчина вдруг чувствует непреодолимое желание посетить Тибет. Андроид нарушает все мыслимые правила, чтобы пофлиртовать с человеком. В поисках денег умершей матери сын находит закрутки с грибами и травится ими. После смерти жены мужчине кажется, что вещи поменялись: на носках появились швы в неправильном месте, марки из квадратных стали круглыми и так далее.
То, что герой и/или обстоятельства его жизни должны пройти изменения по сюжету, — это, в общем, один из фундаментальных принципов креативного письма. Везде должно быть изменение, везде должен быть конфликт. Но Токарчук берет и делает изменение в разных его видах центром своего интереса: а как это изменение выглядит и как на него реагируют окружающие? По сути «диковинность» для Токарчук оказывается состоянием внутренней свободы, способной ломать социальные нормы, — и это чревато последствиями, например, как в случае профессора, который выходит из роли индифферентного наблюдателя, чтобы помочь раненой женщине, а в итоге едва сам не лишается жизни. Но, возможно, оно того и стоит: если ты мечтаешь о том, чтобы по ночам выть на луну и встречать рассвет на косматых четырех лапах, какая разница, что подумают другие?
И здесь напрашивается еще один вопрос: а какая связь между изменением, реальностью (которая как будто не меняется или как минимум меняется очень медленно) и временем?
«Правек и другие времена»
Когда восьмидесятиоднолетнего Станислава Лема спросили, как он относится к творчеству Токарчук, он ответил: «Ее тексты так оскорбили мой интеллект, что я бы с удовольствием написал что‑то в противовес. Но для этого мне пришлось бы прочитать хотя бы одну ее книгу до конца, чего я делать не желаю». Эту цитату часто берут на вооружение польские правые, которых Токарчук регулярно задевает: то своей позицией против запрета абортов и в защиту природы, то своими текстами о взаимосвязях поляков и евреев и глубоких корнях польского мультикультурализма, которые сторонники правящей партии активно пытаются забыть.
Между тем ничего не бывает стабильным, нет одного правильного взгляда на вещи и даже единой версии сотворения мира. «Правек и другие времена» предлагает как минимум шесть версий: от злобы Бога до скуки Бога и даже сна Бога. В любой из этих версий получается Правек — вымышленная деревушка на задворках Польши и в центре Вселенной, где вроде бы ничего не меняется, но ход истории не остановишь. Река размывает плотину, появляются новые дома, один строй сменяет другой, но при этом это тот же Правек, с мельницей на холме, с поместьем, которое то становится казармой, то превращается в школу. Как замечала переводчица Ирина Адельгейм, в мифологическое время тут вторгается историческое, но при этом не замещает его, а как бы сосуществует вместе с ним. «Писатель играет в игры», — говорит Адельгейм, и «Правек» в целом напоминает ролевую игру: у каждого персонажа есть своя ветка развития и свой набор выборов, который выведет его в конечную точку. Кстати об играх: таинственный посетитель здесь заносит помещику таинственную настольную игру, проходить которую можно только после того, как в определенной последовательности увидишь таинственные сны. В этой игре узнаваем сам Правек, но с видом сверху. Ирония в том, что, пока помещик играет, проходят десятилетия, а тайну настолки и того, как она оказалась у него в руках, он разгадать так и не сможет.
«Если не знаешь, „где“ находится Бог — а люди иногда задают себе такие вопросы, — нужно посмотреть на все то, что движется и изменяется, что не умещается в своей форме, что колеблется и исчезает: на поверхность моря, на танец солнечной короны, на таяние снега, на землетрясения, на пути ледников, на дрейфующие континенты, на реки, плывущие к морям, на прорастание семени, на ветер, высекающий скалы, на созревание вина, на развитие плода в утробе матери, на морщинки у глаз, на разлагающееся в гробу тело, на грибы, растущие после дождя.
<…>
Все вылеченные погибли во время войны. Вот как являет себя Бог».
Но времена и правда меняются. Внучка героини, которая ждала отца с войны в начале книги, приезжает в Правек погостить уже на закате социализма. На ней итальянские туфли, и она уверена, что выглядит сногсшибательно. Но дед ее прогоняет — перемены приходят, но переменам здесь не рады. Так историческое время окончательно вытесняет мифологическое.
…А еще время вытесняет сюжет, и совершенно не случайно в другом тексте Токарчук, «Бегунах», сюжета как такового нет: только лоскутки, которые издатель, ожидавший увидеть цельный роман, встретил с недоумением.
«Бегуны»
«Biegun» по-польски — это еще и «полюс» — край света, точка, дальше которой ничего нет, и бежать бессмысленно. «Бегуны» вышли в оригинале в 2007 году — за год до мирового кризиса, за семь лет до Крыма, за тринадцать лет до пандемии, то есть в то время, когда глобализация достигла пика, и ограничить передвижения могли только пункты таможенного досмотра. Реальностью стала сама мобильность — одна из многочисленных рассказчиц говорит даже о том, что аэропорты стали важнее городов, в которых они расположены, а сама она считает себя скорее гражданкой сетевого государства, а не обладательницей паспорта какого‑то определенного цвета. В бесконечном движении застывающее кажется ложным, поэтому даже рассыпающаяся от времени форма романа от третьего лица здесь не работает: в «Бегунах» нет сюжета как такового, есть отдельные эпизоды, действие которых происходит в разные эпохи и на разных континентах, но сутью остается движение. Отсюда и сам текст превращается в одну большую глоссолалию — есть, например, главка-манифест, вполне в духе Набокова призывающая уделять внимание каждой незаметной детали, везде делать нарратив:
«Мысленно и вслух, обращаясь к себе и к окружающим, рассказывать о каждой ситуации, называть каждое состояние искать слова, примерять их — туфельку, волшебным образом превращающую Золушку в принцессу. Перебирать слова, точно жетоны в казино. А вдруг на сей раз получится? Вдруг повезет?
Говорить, дергать ближнего за рукав, требовать, чтобы он сел рядом и слушал. А потом самому становиться слушателем для чужих „говорить, говорить“. Разве не сказано: я говорю, а следовательно, существую? Сказано, а следовательно, существует?»
Двигаются не только люди, но и органы: к сюжету про путешествия и бегства от жизни, вписанной в понятные рамки, добавляется сюжет с формулой хранения человеческих органов и их перевозкой. То есть люди становятся как бы агентами самого движения, даже если люди эти не очень хорошие (как завлекающий женщин на эротическую съемку патологоанатом или император Австрии, готовый превратить своего темнокожего советника в чучело).
Возможно, тут «Бегуны» в каком‑то смысле предугадали и пандемию — если вся жизнь крутится вокруг движения, что может случиться, если движение остановится? А случится безумие.
«Веди свой плуг по костям мертвецов»
Деревушка Краянов располагается на границе Польши и Чехии. Границу легко пересекают стада оленей. Выдуманная деревня, в которой происходит действие романа «Веди свой плуг по костям мертвецов», тоже расположена на границе двух стран. В ней живет Янина Душейко — бывшая инженерка, теперь астрологиня. Она заботится о домах уехавших в несезонное время и заодно приглядывает за окрестностями Беловежского леса. Еще у Янины есть сосед Матога, который переводит стихотворения Уильяма Блейка на польский, и другой сосед, которого она называет не иначе как Большой ступней и недолюбливает за плохое отношение к животным. Однажды у Янины пропадают собаки, а вскоре Большую ступню находят мертвым — подавившимся косточкой оленя. С этой смерти Янина начинает расследование того, как — и чьими руками — природа мстит людям.
В заголовке — цитата из Уильяма Блейка, апокалиптического визионера. Искомую строку находим в «Пословицах Ада»: «В пору посева учись, в пору жатвы учи, зимою пользуйся плодами. Гони свою телегу и свой плуг по костям мертвецов» (пер. С.Маршака). Отсылка мрачная, как, впрочем, и сама книга — и Блейк здесь не просто для красивой цитаты. Во-первых, Янина помогает Матоге переводить Блейка (еще одно автобиографическое совпадение: одно время по соседству с Токарчук жили три (!) польских переводчика Блейка). Во-вторых, Янина в роли рассказчицы сама вдохновляется Блейком — пишет «Существа», «Ночь», «Олень», с большой буквы, как у поэта. В-третьих, как и Блейк, Янина страдает от того, что ее душевных порывов не понимают. Почему остальных людей не заботит жизнь животных так, как ее?
«Веди свой плуг…» одновременно и самый дружелюбный к читателю роман — тут есть детективная интрига, нуарная атмосфера польской глубинки, четко очерченный круг персонажей, все они яркие и запоминающиеся — и самый прямой по посылу. В Янине угадывается сама Токарчук — и интересом к астрологии, и любовью к животным. В одном из интервью Токарчук вспоминает католическую фреску с жертвенным агнцем, которому приносят дары, и в шутку предполагает, что это не аллегория на Христа, а буквально баран, которому приносит воздаяние раскаявшееся человечество. Текст в «Веди свой плуг…» прямо экофеминистский: он показывает Польшу как глубоко патриархальную страну, где кровожадная любовь к охоте идет рука об руку с мужецентричной религией и ущемлением прав женщин. С религией в романе обходятся примерно так же, как с культом охоты: церковь здесь попросту сжигают вместе со священником, который оправдывал убийства животных. Послание настолько прямое, что некоторые читатели предположили, дескать, Токарчук оправдывает убийства охотников и священников. Этого в книге нет, но есть вопрос довольно актуальный: можно ли назвать безумным человека, который живет в мире, построенном на безумных правилах?
И здесь мы подходим к роману Токарчук о целом сообществе таких людей, которые решили, что правила будут придумывать сами.
«Книги Якова»
Весь роман представляет собой историю реально существовавшей секты франкистов — евреев, которые уверовали, что обрели Мессию в лице никому не известного никопольского торговца по имени Яков Франк. Эпопея франкистов захватит страны Европы от Османской империи и до Германии и продлится с середины XVIII века вплоть до середины века двадцатого.
В Польше выход книги вызвал скандал. Во-первых, история сосуществования поляков и евреев, мягко говоря, непростая. Против евреев веками совершались погромы и казачьи набеги. Поляки соучаствовали как в холокосте, так и в спасении евреев, но преступления прошлого правящая партия «Право и справедливость» предпочитает замалчивать. В 2018 году был принят закон, который прямо запрещает упоминать о соучастии поляков в холокосте под угрозой штрафа (изначально речь шла об уголовной ответственности). Польские правые в любых обсуждениях польско-еврейских отношений видят триггер, поэтому книга не могла не привлечь внимание.
Во-вторых, Яков Франк — бисексуал. На протяжении романа он з
