Прототипы персонажей в русской литературе
1. Николай Ростов («Война и мир» Льва Толстого, 1869) – Николай Толстой (1794–1837)
Биографическое начало величайшей русской эпопеи очевидно. Лысые Горы – Ясная Поляна, Болконские – Волконские, Ростов – Толстой. Лев Николаевич действительно очертил основные вехи биографии своего отца: военная служба – разорение и долги – выгодная женитьба если не по любви, так по симпатии – рачительное хозяйствование. Но ни словом не обмолвился о поджидающей его ранней смерти, оставившей самого Лёвушку сиротой в девять лет.
2. Пиковая дама («Пиковая дама» Александра Пушкина (1833) – княгиня Наталья Голицына (1741–1837)
Сам Пушкин писал в дневнике: «Моя «Пиковая дама» в большой моде. Игроки понтируют на тройку, семерку и туза. При дворе нашли сходство между старой графиней и кн. Натальей Петровной и, кажется, не сердятся...». Да и зачем бы сердиться: сразу узнаваемая величавая старуха, бывшая статс-дама, изображена если не с симпатией, то с пониманием и даже состраданием. Менее бросается в глаза другое: дотошные пушкинисты уверяют, что тщательно описывая утренний путь Германна из дома графини, Пушкин буквально воспроизводит cвой собственный тайный путь из спальни Дарьи Фикельмон – отнюдь не старухи, и еще в меньшей степени бедной пренебреженной Лизы. Но это доказать сложнее. А сама Пиковая дама, «убитая» Пушкиным, пережила своего создателя.
3. Владимир Ленский («Евгений Онегин», 2-я глава – 1826) – Алексей Вульф (1805–1881)
Владимир Ленский, как мы помним, прискакал во вторую главу романа прямиком из Геттингена. То же самое проделал и Алексей Вульф, к моменту написания второй главы (1823) – как раз 18-летний. Только не из Геттингена, а из Дерпта. Впрочем, черт сходства межу пылким романтическим поэтом и довольно заурядным юношей, скоро обнаружившим черты разве что незаурядного бабника, не так уж много. Что дало повод сближать Ленского с Кюхельбекером и т.д. Но уподобление Вульфа Ленскому дает простую отгадку на мучивший школьников вопрос: почему влюбленный Владимир давно уже не сделал предложение Ольге? Потому что прототипы сестер Лариных – сестры Вульфа. У него действительно был полноценный роман со сводной сестрой Александрой Осиповой (падчерицей его матери от первого брака ее мужа) – той самой Алиной, которую Пушкин тщетно умолял «притвориться» влюбленной, уверяя, что «он сам обманываться рад». Биологически это не инцест, общих родственников у них не было, но, разумеется, о браке никто и не заикался.
4. Иван Бездомный («Мастер и Маргарита» Михаила Булгакова, 1940) – Владимир Маяковский (1893–1930) + Демьян Бедный (1883–1945)
Хлёсткий псевдоним Ефима Придворова и, главное, его грубейшая антирелигиозная агитка «Новый завет без изъяна евангелиста Демьяна» (1925), вероятно, ставшая одним из импульсов к началу работы над «Мастером и Маргаритой», дают основание однозначно назвать его прототипом Бездомного. Но он изображен в романе как широкоплечий молодой человек, а Бедному-Придворову в 1925 году было за сорок и стáтью он не отличался. Зато ею отличался едва тридцатилетний Маяковский. С которым Бездомного сближает и небесталанность, и, главное, явная способность к саморефлексии. «Евангелисту» Демьяну несвойственная.
5. Семен Кармазинов («Бесы» Фёдора Достоевского, 1872) – Иван Тургенев (1818–1883)
Злая и тщательно выписанная карикатура; достаточно упомянуть, что «знаменитый писатель Кармазинов» говорит «медовым, хотя несколько крикливым голоском» – а Иван Тургенев отличался необычно высоким «бабьим» голосом. Заслуживает отдельного упоминания, что для этой злой карикатуры Достоевский переиначил фамилию Карамзина: так сказать, начало и конец русского европеизма.
6. Иван Ильич («Смерть Ивана Ильича» Льва Толстого, 1886) – Иван Ильич Мечников (1836–1881)
Старший брат знаменитого ученого действительно служил по судейский части и рано умер от рака. Но поднять частную историю до притчи о смерти библейского размаха – это, конечно, целиком заслуга великого писателя.
К слову, на фотографии выше не Иван Ильич, а его брат-ученый – снимков самого Ивана Ильича в Сети, к сожалению, не отыскать.
7. Иван Хлестаков («Ревизор» Николая Гоголя, 1835) – Павел Свиньин (1787–1839) + Александр Пушкин (1799–1837)
То, что пружина комедии подарена Гоголю Пушкиным, не вызывает сомнений; в дневнике последнего находится краткая запись: «Криспин приезжает в губернию на ярмонку — его принимают за . . . . . . Губернатор честный дурак. — Губернаторша с ним кокетничает — Криспин сватается за дочь». Вопрос в том, откуда этот сюжет взял сам Пушкин. По одной версии – услышал от своего знакомого, журналиста и коллекционера, любителя распустить хвост и язык Павла Свиньина, которого действительно как-то приняли за важное лицо, по другой – это произошло с самим Пушкиным во время поездки на Урал по пугачевским местам, довольно глухим. Уездные «тузы», не знавшие поэта в лицо, никак не могли взять в толк, почему скромный путешественник держится с таким гонором. Не иначе инкогнито! Кстати, Криспин – это не русская фамилия, а ампула французской комедии – слуга-пройдоха. Как мы видим, Гоголь вложил в эту маску совсем новый смысл.
8. Александр Чацкий («Горе от ума» Александра Грибоедова, 1825) – Петр Чаадаев (1894–1856)
Современники, включая Пушкина, был уверены, что Грибоедов «написал комедию на Чаадаева». Но сам Пушкин, ознакомившись наконец с непечатной новинкой, был острожен в оценках. Ему показалось, что Чацкий вовсе не умен, а лишь провел несколько времени в компании очень умного человека. Уж не самого ли блестящего Чаадаева?
9. Ольга Дымова и художник Рябовский («Попрыгунья» Антона Чехова, 1891) – Софья Кувшинникова (1847—1907) и Исаак Левитан (1860–1900)
То, что Чехов изобразил своих реальных знакомых, не было секретом ни для кого, включая их самих. Левитан даже хотел вызвать Чехова на дуэль. Но, к счастью, вкус и здравый смысл перевесил. Это и правда было бы очень смешно: дуэль между внуком раввина и сыном лавочника. Но, к сожалению, ранняя смерть настигла всех героев истории и так.
10. Скрипач («Крейцерова соната» Льва Толстого, 1890) – Сергей Танеев (1856–1915)
Самая загадочная история в этом списке. В композиторе Танееве действительно можно узнать предмет роковой страсти героини повести: «Миндалевидные влажные глаза, красные улыбающиеся губы, нафиксатуаренные усики, прическа последняя, модная, лицо пошло-хорошенькое, то, что женщины называют недурен, сложения слабого, хотя и не уродливого, с особенно развитым задом, как у женщины». Особенно памятуя, что молодой композитор стал предметом скандального и неудовлетворяемого (по причине известных всем наклонностей Танеева) обожания Софьи Андреевны, двенадцатью годами его старше. Но штука в том, что пик этого обожания пришелся на вторую половину 1890-х – когда повесть уже была опубликована. То ли гениальный писатель почувствовал что-то прежде, чем это заметили другие, то ли просто накликал.
