«Проклятый поэт» Борис Поплавский
Борис Поплавский — один из главных поэтов «незамеченного» поколения. Он родился в семье музыкантов, учился в Московской консерватории и Французском лицее Филиппа Неррийского. После революции вместе с отцом бежал сначала в Константинополь, а оттуда — в Париж, где посмертно стал звездой русского Монпарнаса (бульвары Монпарнас и Распай были «духовными центрами» русской эмиграции). При жизни его отличал брутальный образ интеллектуального маргинала, «проклятого поэта» вроде Артюра Рэмбо. Поплавский, подражая французским дадаистам и парижским апашам, вел себя нарочито контркультурно и антиэстетично: он напоказ «равнодушно» относился к литературе, предпочитая называться «боксером» и любителем тяжелой атлетики, интересовался оккультизмом, постоянно носил тельняшку и даже в помещении не снимал темные очки — иначе говоря, делал все, чтобы не выглядеть прилежным московским мальчиком. Свободное от эпатажа время поэт проводил или в кровати (спал он, если верить дневникам, много), или в монпарнасских кафе «Ла Болле» и «Ротонда».
Писать Поплавский начал еще до отъезда, под влиянием своей старшей сестры Натальи, московской авангардной поэтессы. Ее единственный сборник «Стихи зеленой дамы» — это типичные для времени декадентские стенания в духе Зинаиды Гиппиус. Самый запоминающийся текст оттуда — «Ты едешь пьяная и очень бледная», посвященный супружеской измене, — стал популярен уже в годы НЭПа, когда Петр Лещенко написал и исполнил на стихи Поплавской романс. Но интересна Поплавская была не творчеством, а своим вызывающим образом жизни: очевидцы вспоминали, как «лихорадочная» девушка постоянно танцевала (часто — абсолютно голая) и много употребляла кокаин. Поэт Рюрик Ивнев называл ее «королевой наркоманов» — настолько заметным богемным персонажем дореволюционной России она была. Девушку, впрочем, такая жизнь опустошала. Психиатр Леонид Прозоров вспоминал, что уже к 1920-м Поплавская окончательно разочаровалась во всем: в «искусстве», «мужчинах» и «самой себе». Дальнейшая ее судьба — это бесконечные метания по свету с перерывом на французскую тюрьму, где «королева» сидела за кражу. Интересно, как подражание сестре в писательстве обернется для Поплавского трансформацией сначала в такого же заметного персонажа уже парижской богемы, а затем — в пропащего, выгоревшего человека, склонного к саморазрушению.
Техника письма
Экспериментальный — и самый характерный — сборник Поплавского «Автоматические стихи», опубликованный посмертно, был написан в популярной среди сюрреалистов манере потока сознания. Калейдоскоп тревожных образов и ярких впечатлений от большого и громкого окружающего мира существенно отличал его поэтику от русской традиции. Поплавский писал нарочито разболтанные, свободные — даже в тех случаях, когда тексты были рифмованными, — стихи, где четко ощущалось постоянное присутствие смерти, какой-то глобальной опасности, подстерегающей героя на каждом шагу. Мир повседневного у Поплавского дико интенсивен, он буквально «закипает» от заключенной в нем энергии: в кромешной темноте громадные машины с лязгом «жуют железное мясо», затянутое свинцовыми тучами небо «вскипает» и «сползает» на город густой пеной. По шумным европейским улицам летят карнавальные огни, всюду «горит газ», а над головой у слипшейся в единый мясной ком толпы несутся «дирижабли» и леденеют, как будто от страха, капли дождя. За всем этим хаосом, буйством воды и цвета, с крыши стеклянного небоскреба наблюдает лирический герой, распадаясь на клубы табачного дыма.
Стихотворения Поплавского выглядят как переливчатые лужи бензина, разбитые кривые зеркала. В них никогда нет итога, конечного состояния — вечно мельтешащая картинка просто неспособна остановиться. Его творчество — это хроника распада глазами распадающегося. Со временем читатель понимает, что это не мир вокруг героя взрывается и пышет огнем — просто его чувства обострены настолько, что минимальное изменение в атмосфере, любое стороннее вмешательство отзывается паникой, истерикой и тряской. Карнавальная пестрота города вокруг — это наркотическая эйфория, которая неминуемо переходит в ломку. Красочные описания окружающего изобилия мотивируют героя вырваться из тела и соединиться с городским безумием, перемолоться в его мясорубке, чтобы не просто наблюдать хаос, а стать им.
Ощущение хаотичности в стихотворениях Поплавский создавал, чередуя резкие и прерывистые описания с намеренной вязкостью, неторопливостью. Исходное положение в его стихотворениях никогда не статично, пространство «плывет». Из абсолютной расслабленности (когда все «сползает», «свисает» и еле движется) город просыпается и моментально превращается в поле боя: пушки и трубы начинают «палить», огни «гореть», вода «бурлить», люди «бегут» и «танцуют», чтобы потом снова обмякнуть, после протяжной адреналиновой гонки свалиться без сил. При этом события в разном темпе могут происходить параллельно: пока дожди яростно «низвергаются», мир мягко «плывет». Есть и моменты, где надвигающаяся стихия еще закупорена, безопасна, но ее вот-вот прорвет: «рокот анемоны спит в электричестве», вода «тихо всходит по стенам» — пока ничего не случилось, но ощущение тревоги передается сразу.
Лирическое пространство Поплавского тонет в реве автомобильных моторов. По нагретому их жаром липкому и черному асфальту долго шелестит холодный дождь, а после него наступает кромешная духота, от которой героя «ведет». Улицы бесконечного города затянуты по-петербуржски желтой «дымкой», которая в определенный момент превращается в ядовитый «туберкулезный газ». Герой без конца проваливается в собственную память: десятки разных образов одного и того же места накладываются друг на друга — звенят, жужжат и раздражают. Вокруг происходит так много событий, что людям становится некомфортно, тесно в городских стенах. Поплавский очень метко передает эту замкнутость, закольцованность, будто человек с похмелья идет по незнакомой улице и никак не может найти нужный ему дом. Эта потерянность точно объясняет мироощущение поэта — он всегда и везде ощущал себя чужим, заблудившимся, каким-то лишним, даже в контексте русского зарубежья. Отсюда и желание раствориться, выветриться, пропасть.
За пределами своих произведений Поплавский также пытался оторваться от реальности — посредством героина. Можно было бы сказать, что наркотик как раз и изменил сознание поэта, разбил его вдребезги, раздражил, но скорее это был его способ смириться с реальностью, ненадолго с ней синхронизироваться, впасть в транс, чтобы не думать ни о чем. Шум и ярость, занимавшие сознание Поплавского, предшествовали зависимости, а не были ее следствием. По своему пониманию текста, по «звуку» и энергии поэт был, по мнению многих критиков того времени, самым сильным в своем поколении, но справиться с этой силой не смог и, если говорить честно, даже не пытался. Декадентское сознание Поплавского не дало горящему внутри него пожару выйти наружу и спалить все вокруг. Вместо этого он занимался последовательным самосожжением через наркоманию и «хулиганское» безделье (за 15 лет жизни в Париже поэт не проработал ни дня). Оттого и роковая случайность — когда они на двоих с малознакомым господином Сергеем Ярхо ввели себе смертельную дозу героина — воспринимается как закономерный финал:
Весна плывет, весна сползает в лето.
Жизнь пятится неосторожно в смерть.
