Профессор МГУ Владимир Новиков об идеях оставивших после себя Виктор Шкловский
– Виктор Шкловский прожил долгую жизнь и оставил богатое наследие. Какие его идеи, на ваш взгляд, являются ключевыми?
– Первой его программной публикацией была брошюра «Воскрешение слова» (1914) о том, что язык – главное в художественном произведении. И эта идея, в общем, стала одной из ключевых не только в наследии Шкловского, но и вообще в эстетике ХХ века. И когда в 2013 году отмечали столетие русского формализма, то отсчёт вели с доклада Шкловского на эту тему в «Бродячей собаке» 23 декабря 1913 года. Это действительно эпохальная идея. Не случайно именно в 2014 году вышла и большая книга Владимира Березина «Шкловский» в серии «Жизнь замечательных людей».
Затем формула «искусство как приём», которая вызвала большую полемическую реакцию. Когда спорят по поводу этой формулы, обычно не обращают внимания на очень важное слово «как» (то есть «в качестве»). У Шкловского не сказано, что искусство – это приём, речь идёт о том, что искусство рассматривается как приём. Эта идея ещё молода, и её предстоит развивать.
Очень слабо воспринята также идея Шкловского о том, что мысль в художественном произведении – это материал. По-прежнему все исходят из идейного содержания, а мысли в литературном произведении подвергаются трансформации, соединяются друг с другом или, как говорил сам Шкловский, «выходят замуж» и «женятся». Кстати, «художественное произведение – отношение материалов» – это формула, которую предложил Шкловский в своей работе «Розанов» (1921). Розанов и Шкловский – два гения, которые мыслили художественно, соединяя разные мысли, часто противоположные.
Особое место занимает идея остранения. Это слово образовано от прилагательного «странный». Люди в основном интересуются развлекательной литературой, где главное – узнавание. Остранение же –понятие для больших художников, таких как Лев Толстой. Свой способ остранения выработал Солженицын – это было остранение правдой.
Ну и, наконец, понятие «гамбургский счёт». Оно основано на легенде о том, как борцы в Гамбурге боролись для того, чтобы выявить истинные классы профессионалов. Так вот, по-простому говоря, «гамбургский счёт» – это оценка произведения исключительно по эстетическим критериям, когда значение имеет только качество приёмов, степень остранения... Редко мы следуем этим критериям. Но не будь «гамбургского счёта», искусство не могло бы существовать и развиваться. Это не просто научное открытие Шкловского, а прозрение, которое даётся от Бога гениям. А Виктор Шкловский – безусловный гений в познании искусства.
– В одной из своих статей вы писали, что для того чтобы осмысление идей Шкловского произошло, нужен длительный «инкубационный период», и выражали надежду, что он завершится в ХХI веке. Но вот уже больше 20 лет от начала века минуло, а мы по-прежнему не можем сказать, что идеи Виктора Шкловского вошли в научный обиход...
– Понимаете, Шкловский – легендарен, а это имеет и плюсы, и минусы. Сейчас в западных странах происходит определённый бум русского формализма, ОПОЯЗа. Это сопровождается уважением к методу, но не творческим его развитием. Дело в том, что идеи Шкловского требуют практического применения. То есть они должны лечь в основу наших исследований. Академическое литературоведение пока ещё Шкловского не переварило. Учёные часто относятся к нему иронически, как к некоему чудаку, а он на самом деле очень серьёзный мыслитель, несмотря на всё его эксцентрическое поведение. Его идеи сродни законам природы, которые всегда существовали и были открыты по Божьей воле. И я бы сказал, что Шкловский, проживший более 90 лет, ещё очень молод – не юноша бледный со взором горящим, конечно, а такой энергичный крутой мужчина, каким он описан в романе Каверина «Скандалист». Это человек-артист, пользуясь определением Блока.
– Как вы считаете, когда его идеи всё-таки войдут в научный обиход, как это повлияет на литературоведение и саму литературу?
– Я думаю, что эти идеи в итоге дадут ясное понимание эстетических законов. Но развивать их нужно, не пассивно им следуя, а добавляя что-то новое. И мне кажется, что эстетический пафос Шкловского должен быть дополнен человечностью. Сам Шкловский, будучи в высшей степени незаурядным человеком, может быть, недостаточно внимания уделял фактору личности в развитии литературных форм. То есть приём для него был важнее, чем личность. А мне кажется, что личность и приём – это очень прочное внутреннее единство. Развивать идеи Шкловского, я думаю, нужно, отказавшись от его эгоцентризма. Искусство будущего – может, оно будет называться модным термином «метамодерн», – это единство эстетического и человеческого.
– Что можно сказать об особенностях стиля Шкловского?
– Шкловский, как ни странно, больше поэт, чем прозаик. Так, в 1914 году он выпустил сборник стихов «Свинцовый жребий». И всю жизнь он мыслил поэтически, афоризмами. Возьмём хотя бы его гениальное эссе «Гамбургский счёт», состоящее из 13 предложений, – трудно сказать, что это: прозаическое произведение или свободный стих? При этом Шкловский был исследователем прозы. Но дело в том, что в прозе мысль развивается в сюжете, характерах. Поэт – это человек, который понял себя, прозаик –человек, который понял другого. И вот этого самоотверженного внимания к другому, может быть, Шкловскому не хватило. Поэтому он испытывал ревность к большим прозаикам, таким как Булгаков. Вот такая драма.
– На кого из писателей, на ваш взгляд, повлиял Виктор Шкловский?
– Понимаете, в чём дело: попытки имитировать стиль Шкловского, то есть каждую фразу начинать с красной строки, писать летучими абзацами, – это безнадёжное дело. А так, пожалуй, если говорить всерьёз, Шкловский повлиял на литературу в целом. Можно видеть, например, его эстетическую перекличку с Андреем Вознесенским. Сам Шкловский в «Гамбургском счёте» называл чемпионом Хлебникова – и все, кто идёт дорогой Хлебникова, так или иначе перекликаются со Шкловским. Стиль эссеистических книг Виктора Сосноры очень напоминает стиль Шкловского. В общем, прослеживается, я бы сказал, тотальное влияние. После того как был Шкловский, нельзя уже жить и писать по-прежнему. Но учеников в буквальном смысле у такого человека быть не может.
– Какие работы Шкловского вы посоветовали бы прочесть в первую очередь, чтобы приблизиться к пониманию его идей?
– Прежде всего надо читать Шкловского раннего. Все основные тексты вошли в большой сборник «Гамбургский счёт», изданный в 1990 году. А поздний Шкловский возвращается к Шкловскому раннему – и снова переиздаёт в конце жизни книгу «О теории прозы»: я думаю, что её полезно читать и исследователям, и даже в большей степени прозаикам.
Относительно недавно появился такой термин, как «автофикшен», и всем, кто пишет про себя любимого, стоит перечитать бессмертное произведение Шкловского «ZOO. Письма не о любви, или Третья Элоиза», чтобы ваш текст был не только автопортретом, но и портретом мира.
– Пару лет назад в беседе о Тынянове мы затронули тему его переписки со Шкловским. Есть ли надежда на её издание?
– Издание, конечно, необходимо, но это зависит от наследников. В своё время Каверин нам с Ольгой Новиковой давал читать машинописную рукопись этой переписки. Мы переписывали её в тетрадки – тогда ещё не было ксероксов – и, можно сказать, запоминали наизусть. Чем интересна эта переписка? Во-первых, она, безусловно, литературный факт. При этом Тынянов был в ней очень искренним и непосредственным, без внешних «эффектов», а Шкловский писал письма, адресованные сразу всему человечеству.
– Вам довелось встретиться с Виктором Шкловским лично, пообщаться с ним. Какое он произвёл впечатление на вас?
– Да, действительно, был один яркий эпизод, когда в 1982 году мы делали телевизионную передачу о Каверине и пригласили Шкловского, чтобы они выяснили отношения насчёт «Скандалиста». Но Шкловский говорить об этом не захотел. Они с Кавериным интересно беседовали друг с другом как люди одного поколения, причём Шкловский порой переходил на монолог, и эти его монологические высказывания были очень яркими. Когда я спросил, чем, на его взгляд, должна заниматься теория литературы, он ответил: «Тем, что ей, теории, интересно. А разбираться будем в участке, как говорили в наше время». И когда речь зашла об академическом литературоведении, слишком заумном, он сказал: «Это не приближает людей к искусству, пишем ведь для человека, а не для соседнего учёного».
И это, на мой взгляд, настоящий завет: писать для человека.
