Правда ли, что Горький всех оболгал?
Максим Горький и речфлот
Главным речным писателем России в первой половине ХX века стал Максим Горький, до революции — самый модный русский литератор, а после революции — «основоположник советской литературы».
В 1916̀ году Горький опубликовал автобиографическую повесть «В людях». Среди прочих злосчастий своей жизни он описал, как в 1880̀ году еще мальчишкой работал посудником на пароходе «Добрый»: «Старенький рыжий пароход, с белой полосой на трубе, не торопясь и неровно шлепает плицами по серебряной воде... За пароходом на длинном буксире тянется баржа; она прикрыта по палубе железной клеткой, в клетке — арестанты».
Жизнь на «Добром» у Горького выглядит недобро. «Жаркими ночами, под раскаленным за день железным тентом, — душно; пассажиры тараканами расползаются по всей палубе, ложатся где попало; перед пристанью матросы будят их пинками. Матросы такие же, как они, только иначе одеты, но командуют ими как полицейские». Цепко запоминающий все неприятное, Горький рассказывает, как пассажиры злобно били двух воров, переодетых странниками, а матросы били пассажиров, впавших в панику. Как на пароходе едва не взорвалась машина. Как упал за борт и утонул пьяный купец. Как боцман издевался над матросами, а матросы — над кочегарами-белорусами. Горький сообщает: «Было и еще много плохого для меня, часто мне хотелось убежать с парохода на первой̀ же пристани». Отрадой для мальчишки было общение с поваром Смурым и чтение книг из судовой библиотеки; книги давала жена капитана, «дородная женщина с мужским лицом».
Максим Горький — Алексей Пешков — хорошо знал речной флот. Максим Пешков, отец будущего писателя, дослужился до управляющего пароходной конторы Колчина в Астрахани. Подростком Алеша работал на буксире «Добрый» и на пассажирском пароходе «Пермь» компании Любимова — правда, в буфетах, а не матросом, зато получил там «первые крупные деньги». Став писателем, точнее публицистом, Горький общался с подвижниками речфлота — с механиком Калашниковым, купцом Бугровым, общественным деятелем Сироткиным, общался с пароходчиками и капитанами, с матросами, машинистами, грузчиками и рабочими. Он был прекрасно осведомлен, как и чем живут люди реки — от самых ничтожных до самых значимых. Но не увидел их сути. Для Горького пароходчики были теми же купцами, капитаны — инженерами, матросы — рабочими. Он отождествил жизнь речников с жизнью обычных представителей агрессивного капитализма. И перенес на речников весь обличительный пафос, который до революции был в моде у богемы, а после революции стал нормой в изображении «буржуев, их прихвостней и жертв». И речфлот у Горького потерял свое обаяние, потерял самобытность, потерял все, что порождает любовь к пароходам — любовь, во имя которой можно принять и несовершенство, и несправедливость. После произведений Горького вряд ли кто захочет связать свою судьбу с рекой и кораблями.
Самые известные пароходчики из произведений Горького — Игнат Гордеев и Васса Железнова. Пьесу «Васса Железнова» Горький написал в 1910̀ году, а потом дважды корректировал в 1930-х годах, и советская идеология отформатировала Вассу так, что та почти утратила сходство с прототипом — пароходчицей Марией Кашиной. Но по образу Игната Гордеева можно понять, какое свойство Горький изначально упустил в понимании речника.
Роман «Фома Гордеев» Горький написал в 1899̀ году. Пароходчик Игнат Гордеев, один из персонажей, — человек энергичный, даровитый и мятущийся. Алчность сменяется в нем запоями и приступами покаяния. Волжане узнали в Игнате Гордееве знаменитого пароходчика Гордея Чернова.
Гордей поражал гульбой и самодурством: под похабные частушки летом катался в санях, запряженных босяками; устраивал попойки на пароходах и дебоши; купал полицейских в полной форме. Бывало, в пьяном угаре давал финансовые расписки, царапая алмазным перстнем на зеркале, и кредиторы несли в банк не вексель, а зеркало. Гордей мог вырвать на бирже подряд себе в убыток, лишь бы превзойти конкурентов. Он сквалыжничал и постоянно судился со своими работниками, но при этом вовсе не цеплялся за деньги. Однажды ледоход унес два десятка его барж, а он только перекрестился: «Бог дал — бог взял». О себе Чернов говорил: «Волга ко мне в карман течет».
Эти слова Горький истолковал бы как похвальбу купца, скупившего всех и вся, но Гордей скорее имел в виду другое: пока есть Волга, он, Гордей Чернов, будет в силе и славе, потому что основа его богатства — Волга, а не хищничество. Свои капиталы Чернов нажил честно. Он был великим знатоком волжских перекатов и бесконечно придумывал что-то новое: то какую-то гигантскую баржу; то катки под днище судна, чтобы оно ехало по мелям как на колесах; то мельницы, чтобы зимой в затонах двигатели пароходов работали на помол муки. В 1892̀ году неугомонный купец вдруг бросил все дела и капиталы и удалился на Афон, постригся в монахи и скончал свои дни в обители. Так что Гордей — не оборзевший капиталист в духе критического реализма Горького и даже не мятущийся страдалец в духе Достоевского. Он — «очарованный странник», как у Лескова. Понять это можно было только тогда, когда в душе — речфлот. А в душе Горького речфлота не было.
Последнее путешествие по Волге советский классик совершил в 1935̀ году. Максим Горький плыл на новеньком теплоходе «Максим Горький» от города Горького до Астрахани. Писатель подолгу стоял в штурманской рубке и смотрел на берега. Наверное, ему было грустно. Возможно, он понимал, что служил не тем богам. Вернувшись домой, он отправил на теплоход библиотеку из трехсот книг. А теплоход «Максим Горький» в народе будут называть «яхтой Сталина». Это судно живо и в наши дни.
Не тот миф
Сормовский завод в ХX веке
Дмитрий Бенардаки, основатель Сормовского завода, умер в 1870̀году. Через два года его наследники объединили Сормово с Авзяно-Петровским заводом князя Белосельского-Белозерского в акционерное общество, однако с управлением не справились. В результате компания в 1875̀ году лопнула, оставив огромные долги, и над Сормовом установили казенную опеку.
Это не означало, что завод чувствовал себя плохо. Отнюдь. Производство расширялось, хотя судостроение на время угасло. Сормовский завод строил железнодорожные вагоны и процветал; в 1882̀ году он получил высшую промышленную награду империи — право изображать на своей продукции государственный герб. Под крылья двуглавого орла вернулись и пароходы.
Сормово той эпохи Максим Горький нелицеприятно описал в повести «Детство»: «Освещенные фонарями ворота завода раскрыты как беззубый черный рот старого нищего — в него густо лезет толпа. В полдень — гудок; отваливались черные губы ворот, открывая глубокую дыру, завод тошнило пережеванными людьми, черным потоком они изливались на улицу».
Пролетарский писатель ни в грош не ценил родину пролетариата — промышленность. А Сормовский завод в 1894̀ году избавился от бестолковых наследников Бенардаки и превратился в огромный холдинг из паровозного, пароходного, машиностроительного и металлургического предприятий. Плюс лесопилка и электростанция. Холдинг стоил 11 миллионов. В трех десятках цехов работало больше десяти тысяч рабочих. Здесь выпускали лучшие в Европе речные суда. Здесь трудились лучшие инженеры. Здесь было новейшее оборудование. Здесь появилось собственное училище на тысячу учеников со сроком обучения в шесть лет — настоящий индустриальный институт.
Конечно, рабочим было тяжело. В недрах сормовского пролетариата тихо созревал протест. Впервые он выплеснулся в 1883̀ году, когда рабочие бросили станки и угрюмым маршем прошли от завода до Нижегородского кремля, предупреждая хозяев о своей силе и своем недовольстве. В 1899̀ году полыхнул уже настоящий бунт. Рабочие разбили окна в конторе, растоптали сад возле директорского дома, растащили товары из лавки, на электростанции засыпали песком генераторы. Власть отвечала — но без людоедства; буянов ненадолго сажали в тюрьму или высылали прочь, а заводскому начальству устраивали выволочки за пренебрежение к условиям труда пролетариев.
В конце XIX века среди заводчан начал расползаться марксизм, возникли тайные кружки по изучению «Манифеста коммунистической партии». Но рост революционных настроений объяснялся вовсе не каторжной эксплуатацией. Для подпольной деятельности рабочим требовались свободные вечера, чтобы заниматься самообразованием, и лишние деньги, чтобы платить партийные взносы. Когда все ресурсы уходят на выживание, сил на революцию просто не остается; жажда революции — это следствие благополучия (относительного, конечно). Сормовский завод строил пароходы, паровозы, трамваи, драги для промывки золота, оборудование для нефтепромыслов и мостовые фермы: он поднимался к вершинам технического прогресса. А пролетарии, собираясь на кухнях у керосиновых ламп, обсуждали вопросы прогресса социального. Они искренне верили, что отмена частной собственности и ликвидация буржуазии как класса приведет человечество к свободе, равенству и братству.
В 1901̀ году на деньги Максима Горького подпольщики Сормова купили мимеограф — копировальный аппарат. По заводу поползли прокламации. Сормово начало готовиться к большой политической акции. 1̀мая 1902̀ года рабочие прекратили работу и вышли на политическую демонстрацию с красными знаменами и лозунгами «Долой царя!». На двух пароходах власти подвезли солдат. Солдаты разогнали шествие пролетариев — с мордобоем, но без увечий и убийств. Четыре десятка рабочих угодили в каталажку.
Через полгода их судили открытым судом. Обвиняемые гневно обличали власть и хозяев завода, и никто не затыкал им рот (речи рабочих потом были изданы отдельной брошюрой). Суд приговорил шестерых зачинщиков к ссылке в Сибирь. Среди этих рабочих был молодой слесарь Петр Заломов. События в Сормове и выступление Заломова на суде показались Максиму Горькому предвестием грядущего. На основе сормовской драмы в 1906̀ году в США Горький написал роман «Мать» — культовую книгу советской эпохи.
А сормовские рабочие не прекратили борьбу. Кровавое воскресенье и смута 1905̀ года отозвались в Сормове локаутом, когда завод был на некоторое время закрыт. Потом он открылся, но рабочие уже обозлились. В октябре 1905̀ года Сормово поддержало всероссийскую стачку, а в декабре восстало. Штаб революционеров разместился в здании народной школы. Пролетарии вооружились револьверами и охотничьими ружьями, изготовили ручные гранаты, некие умельцы отлили три переносные пушки. Подступы к зданию перегородили баррикадами и проволочными заграждениями. 13̀ декабря полиция, казаки и пожарные пошли на штурм. Рабочие отстреливались из окон школы сколько могли, потом отступили. Погибли около 40 боевиков, и больше сотни человек получили ранения. Восстание было подавлено.
Постепенно страсти утихли, и жизнь вошла в привычную колею. Сормово заработало как прежде: со стапелей в воду скатывались новые суда, из ангаров выезжали новые паровозы. Мятеж 1905̀ года казался дурным сном. Однако он аукнулся после большевистского переворота. В 1922̀ году в память о подвигах своих революционеров завод стал называться «Красное Сормово». И потому в сознании нации на все время советской власти выдающееся предприятие превратилось в пропагандистский миф о классовой борьбе, хотя должно было стать легендой отечественной индустрии.
