Отрывок из книги Мариэтты Чудаковой «Хочешь научиться думать?»
На отгадку нового и странного явления — дети перестали понимать написанные на родном языке стихи — меня навела ненароком давняя приятельница Нина Селаври.
Слушая мои недоуменные восклицания («Почему же мы-то в школе понимали эти стихи?!»), она задумчиво произнесла: «Ну-у... Мы читали... Классику...»
Тут-то меня и осенило!
Резкое преобладание в круге чтения сегодняшних подростков переводной литературы (для темы нашего разговора не так важно даже, какого качества!) — фантастика, детектив или что-то иное — постепенно, но неуклонно ведет молодых российских граждан к разрыву с прошлыми пластами родного языка. А также — с огромным запасом просторечных выражений, которые рядовой носитель русского языка обычно, не задумываясь, мобилизует в нужный момент в своей речи.
Откуда берется этот разрыв? Тут дело в том, что перевод с известных европейских языков (о других судить не берусь) на русский язык не допускает русификации. То есть не позволяет вводить в текст перевода слишком ярких примет русской речи — просторечия, диалектизмов, давних, малоупотребительных в современной речи русских слов... А уж переводчики так называемых фэнтези, не ставящие перед собой, как правило, высоких художественных задач, вообще остаются обычно в рамках довольно обедненной сегодняшней расхожей речи.
...Напомню, что у нас в стране с 1920-х годов XX века формировалась сильная переводческая школа.
В последние десятилетия века ее прославили переводчик с немецкого С. Апт (1921—2010), переводчики с французского А. Ревич (1921—2012) и Н. Мавлевич (р. 1950), переводчик с итальянского Е. Солонович (лауреат Премии Петрарки за поэтические переводы с итальянского; р. 1933), лучший в России переводчик художественной литературы с английского Виктор Петрович Голышев (р. 1937)...
2
Когда дети России в ажиотаже прочитали четыре тома про Гарри Поттера, Голышев согласился перевести часть пятого тома — и отредактировать страницы, переведенные другими. И вот теперь откройте любой из первых четырех томов — и сразу вслед за ним на любой странице пятый («Гарри Поттер и Орден Феникса»). Гарантирую — тут же увидите разницу: будто протерли мутное стекло.
«...Получасом позже, вернувшись в гостиную, он застал там Рона и Гермиону на лучших местах перед камином; почти все уже разошлись по спальням. Гермиона писала длиннющее письмо; исписана была половина свитка, конец которого свешивался со стола. Рон валялся на коврике и домучивал сочинение по трансфигурации».
Страница пятого тома, поверьте, открыта мною наугад; везде — живой язык: «получасом позже», «длиннющее», «домучивал»...
Голышев хвалит язык Роулинг — называет его «ясным, простым, непримитивным».
Но для меня-то особенно важно, что в том же самом интервью он утверждает с высоты своего огромного переводческого опыта нечто очень и очень существенное для нашей темы и, к счастью для меня, близкое к моей мысли: «Я вообще предпочитаю, чтобы дети читали русские сказки. Как ни старайся, доминирование переводной литературы не очень хорошо сказывается на языке, он опресняется и глобализуется, что ли...» (курсив мой. — М. Ч.).
3
Средней руки помещик ожидает на постоялом дворе приезда сына — студента («Отцы и дети»).
«Николай Петрович поник головой и начал глядеть на ветхие ступеньки крылечка: крупный пестрый цыпленок степенно расхаживал по ним, крепко стуча своими большими желтыми ногами; запачканная кошка недружелюбно посматривала на него, жеманно прикорнув на перила. Солнце пекло; из полутемных сеней постоялого дворика несло запахом теплого ржаного хлеба».
Говорю совершенно честно — фрагменты тургеневской прозы брала наугад.
Ничего особенного — ветхие ступеньки, большие желтые ноги степенного цыпленка, жеманно прикорнувшая кошка, из сеней несет запахом теплого хлеба...
Но вот это и есть оригинальная русская проза, наш живой язык, каждой фразой нечувствительно пополняющий наши языковые запасы.
«...Весна брала свое. Все кругом золотисто зеленело, все широко и мягко волновалось и лоснилось под тихим дыханием теплого ветерка... чибисы то кричали, виясь над низменными лугами, то молча перебегали по кочкам; красиво чернея в нежной зелени еще низких яровых хлебов, гуляли грачи; они пропадали во ржи, уже слегка побелевшей, лишь изредка выказывались их головы в дымчатых ее волнах».
Брала свое, виясь, еще низкие хлеба, выказывались...
Эти слова в большинстве своем не попадут в наш так называемый активный словарный запас, то есть мы не будем употреблять их в своей повседневной речи. Но русская классическая проза приучала нас их знать и понимать. И если русские школьники перестают читать русскую классику — тогда пересыхает главный источник богатой, многослойной родной речи.
И многие из вас уже, конечно, поняли — вот тогда-то и перестают быть понятными слова и строки, почти два века восхищавшие русских читателей:
Унылая пора! очей очарованье!
4
« — Ну, поворачивайся, толстобородый! — обратился Базаров к ямщику.
— Слышь, Митюха, — подхватил другой, тут же стоявший ямщик с руками, засунутыми в задние прорехи тулупа, — барин-то тебя как прозвал? Толстобородый и есть».
Этого словца, употребленного Базаровым и явно понравившегося одному из ямщиков, вы в словарях не найдете. Зато найдете немало слов, образованных по этой модели: толстобрюхий, толстоволосый (тоже, кстати сказать, про бороду — с «длинной толстоволосой бородой»), толстоголовый (не скрою — удивилась; но ничего не поделаешь — пример из Писемского: «Тысяча душ», 1858), толстогубый, толстозадый («толстозадый, с рядами пуговиц на спине, кучер» — Л. Толстой, «Воскресение»), толстозобый, толстомордый, толстомясый, толстоногий, толстоносый, толстопузый, толстопятый, толсторожий, толстощекий — и так далее (все слова взяты из реальных литературных текстов XIX — начала XX века).
Обилие в русском языке таких слов позволяет Базарову прибавить к ним еще одно — и при этом легко быть понятым соплеменниками.
5
На наших глазах происходит вторая языковая катастрофа всероссийского масштаба, при этом мало кем замеченная.
Первая происходила в 20-е годы XX века. Шла так называемая ликвидация неграмотности. Многие старшие помнят по «советским» учебникам и сокращение «ликбез». Оно означало — ликвидация безграмотности.
Но сокращение-то это само по себе — глубоко безграмотное! Любой школьный учитель скажет, что ликвидировать неграмотность, то есть выучить человека читать и писать, вполне реально, этим и занимаются во все времена в начальной школе. Но ликвидировать безграмотность, то есть взрослого, пишущего безграмотно, научить писать без ошибок — очень и очень трудно...
Но сейчас речь о другом. Ленин, начинавший кампанию этой «ликвидации», нимало не скрывал, что его цель — научить крестьян грамоте в первую очередь для того, чтобы они могли читать «советскую» газету. Ему нужен был действенный канал «советской» пропаганды — ведь телевидения, напомню, еще и в помине не было!
То есть крестьянам предлагалось отвергнуть, забыть живой, образный народный язык, на котором говорили их родители и бабушки с дедушками, и выучить язык новый.
А этот новый язык наполовину состоял из политических терминов, восходивших к латыни или к живым европейским языкам. Вырабатывавшие этот политический язык революционеры знали иностранные языки (да и латынь) — и слова эти были им внятны. А учившиеся грамоте крестьяне иностранных языков не знали.
И чтобы понять, что получалось, когда они стали употреблять множество новых слов, не понимая толком их значения, читайте маленький блестящий рассказ Зощенко «Обезьяний язык»: «...отношусь довольно перманентно к этим собраниям <...> индустрия из пустого в порожнее» (курсив мой. — М. Ч.).
6
Сегодняшние дети все дальше и дальше уходят от языка своих родителей — тем более бабушек и прабабушек.
Нарастает речевой разрыв поколений.
Что это значит? А вот что.
Недалеко то время (если все вместе не примем мер), когда сядут за новогодним столом три поколения одной семьи, старшие по привычке будут перекидываться, скажем, цитатами из «Горе от ума» (в школе немало учили наизусть), а подростки будут думать, что старики выжили из ума и несут какую-то околесицу.
Что делать? Один «рецепт» предложен в моей книге для словесников «Литература в школе: читаем или проходим?»: из 45 минут урока не менее 30 читать на уроке вслух классику (не я придумала — гениальный филолог Б. М. Эйхенбаум, в 1916 еще году).
Второй давно мною осознан, но предлагаю его впервые: в 9, 10 и 11-м классах годовую пятерку по литературе получает лишь тот, кто прочитает наизусть одну (любую!) главу «Евгения Онегина»; я в 8-м классе по собственному почину выучила восемь — вполне посильное дело.
Результаты — уверена! — не замедлят сказаться.
