О том, как фабриковали дело «тунеядца» Бродского, что было на судах и какую роль в процессе сыграли медиа
Как Иосиф Бродский стал «тунеядцем»?
В июне 1972 года Иосиф Бродский навсегда покинул страну, но в родном Ленинграде (ныне Санкт-Петербурге) мемориальные доски повсюду напоминают о великом соотечественнике: на брандмауэре дома Мурузи, у входа в среднюю школу № 191, на зданиях завода «Арсенал», Высшего военно-морского училища, областной больницы Выборгского района и Всероссийского НИИ геологии. А еще — на заборе у ворот психиатрической больницы Святого Николая Чудотворца и на здании СИЗО № 1 «Кресты». В последнем Бродский пробыл месяц — с марта по апрель 1964 года — после приговора к принудительному труду и высылке из города. Дело проходило по указу «Об усилении борьбы с лицами, уклоняющимися от общественно-полезного труда и ведущими антиобщественный паразитический образ жизни», который потом назовут просто указом «о тунеядцах».
По словам Ольги Эдельман, дело Бродского — это политическая интрига: «Ни одной казенной официальной бумажки, написанной в связи с этим делом до недавнего времени известно не было. И тут причина не в том, что все бумаги лежат где-то в секретных архивах, не найдены и так далее. Характер дела таков, что этих бумаг просто не должно уже и быть». И действительно, обстоятельства, которые сопутствовали ситуации с поэтом, сегодня назвали бы произволом.
Будущего Нобелевского лауреата защищали известные литературные деятели, композиторы, даже некоторые члены ЦК партии. Но не менее влиятельные люди желали расправы над поэтом, выдвигая обвинения в тунеядстве. С этой точки зрения интересно противостояние журналистов и писателей, для которых полем борьбы за и против Бродского стали «Литературная газета» и «Вечерний Ленинград».
«
На XXII съезде Коммунистической партии Советского Союза Никита Хрущев объявил, что в течение двух десятилетий в СССР построят коммунизм. План строительства был закреплен в Третьей программе КПСС. Стержнем этой программы стал Моральный кодекс строителя коммунизма, который, как позднее говорил журналист Федор Бурлацкий, соавтор кодекса, основан на коммунистических постулатах, дополненных заповедями Иисуса Христа и Моисея. То есть проповедовал гуманизм, любовь к семье и родине, нравственную чистоту и скромность, а также преданность коммунизму, «нетерпимость к тунеядцам, нечестности и дурости», «коллективизм и товарищескую взаимопомощь» и «добросовестный труд на благо общества».
Правительство СССР во главе с Хрущевым стремилось создать образ нового человека, простого советского гражданина. Над духовной стороной жизни общества 1960-х был установлен жесткий контроль — следовало читать правильную литературу и публицистику, смотреть правильные фильмы и спектакли, создавать правильные картины. Одним словом — правильно жить. Под этим понималось следующее: граждане равны друг другу во всем, их запросы должны быть минимальными и не отклоняться от требований, предусмотренных государством, а интересы не могут выходить за рамки интересов страны.
Наибольшему давлению со стороны правительства подверглись личности творческие: режиссеры, музыканты, писатели и поэты, художники, журналисты. Последние и вовсе выступали идеологическими воспитателями, что объясняется ролью СМИ как связующего звена между обществом и властью. Как писал доктор исторических наук, профессор МГУ Рафаил Овсепян, при жизни Хрущева «оттепель» сменялась внезапными «похолоданиями», и потому газеты и журналы до середины 1960-х, с одной стороны, оставались подконтрольны административному аппарату, а с другой, могли опубликовать, например, повесть Солженицына «Один день Ивана Денисовича». Публикация эта стала важным событием в культуре страны, но не отменяла того факта, что журналисты в те годы во многом создавали культ личности Никиты Хрущева и покорно хвалили в газетах проводившиеся в СССР реформы без намека на критику.
Стоит отметить, что средствам массовой информации вообще было трудно принимать иную позицию по отношению к правящей партии. На I Всесоюзном съезде советских журналистов последние были определены Хрущевым как «подручные партии». Про сложившуюся тогда ситуацию хорошо написал ученый и политолог Александр Оболонский:
«Отсутствие традиций свободы печати и слова и, напротив, традиция признания высшей авторитетности за высказываниями, исходящими из официального, связанного с властью источника делали массовое сознание абсолютно безоружным и незащищенным перед напором любой официальной пропаганды».
В 1963 году партия решила окончательно закрепить свою идеологическую политику, особенно в области искусства и литературы. На июньском пленуме ЦК КПСС секретарь Ильичев выступил с докладом, призывающим обратить внимание на воспитание молодежи, а особенно на начинающих литераторов и прочих деятелей искусства:
«Есть еще среди молодежи лежебоки, нравственные калеки, нытики, которые под одобрительные кивки из-за океана [пытаются] развенчать принцип идейности и народности искусства, разменять его на птичий жаргон бездельников и недоучек».
С этого дня началась масштабная кампания по выявлению «неугодных» литераторов и художников в стране. И если в Москве «жертвами» стали такие поэты, как Андрей Вознесенский и Евгений Евтушенко, то в Ленинграде ключевой фигурой оказался Иосиф Бродский, 23 лет от роду, опубликовавший на то время несколько безобидных переводов и одно детское стихотворение.
Советский и российский историк Владимир Козлов указывает:
«В середине 60-х годов, до и после снятия Хрущева, идет поиск наиболее эффективных мер воздействия на инакомыслящих, соблюдая при этом правила игры в социалистическую законность. Дело Бродского — это один из экспериментов местных властей, которым не нравится некая личность с ее взглядами, убеждениями и представлениями, но которую по законам советской власти нельзя судить за эти убеждения и представления, ибо он не распространяет этих сведений и прочее, и прочее. Значит эксперимент — судить Бродского за тунеядство».
Решать судьбу молодого поэта партия доверила на тот момент мало известному дружиннику Якову Лернеру.
« Эксперимент местных властей»: как появилось дело Бродского
Яков Михайлович Лернер хорошо справлялся с ролью «подручного». В 40-е годы из-за еврейского происхождения он не смог сделать партийную карьеру и потому в смутные 50–60-е стремился наверстать упущенное. К 1963 году Яков Лернер становится дружинником, и кампания по выявлению антисоветских творческих деятелей — новый шанс обратить внимание на себя и свои «заслуги».
Изначально Иосиф Бродский не выделялся из списка неофициальных поэтов и писателей Ленинграда, даже несмотря на то что с 1960-го находился под наблюдением КГБ. На это указывает и Лосев:
«На роль показательного объекта травли Бродский в тот момент годился не больше, чем другие неофициальные поэты и писатели. Скорее даже меньше, чем многие из них, поскольку <…> обязательным признаком идеологической испорченности считался „формализм“ (под которым понималось любое новаторство, любое отступление от соцреалистического канона), а поэтика Бродского была сравнительно консервативна. Большинство молодых, например тот же Соснора, решительнее экспериментировали с литературными формами».
Стиль его стихотворений был весьма консервативным, что-то явно новаторское найти было сложно. Да и никаких отрицательных высказываний в сторону политического режима с его стороны замечено не было. Но ленинградская госбезопасность и обком комсомола вспомнили, что поэт был фигурантом в деле Шахматова и Уманского. К тому же Иосиф Александрович становился популярным среди молодежи. Именно Лернеру, знавшему Бродского еще с 1956 года как друга Евгения Рейна и жившему с ним в одном районе города (Дзержинском), ленинградский КГБ и обком комсомола поручили «проверить» молодого стихотворца.
Завхоз института с особой страстью подошел к этой задаче, так как, помимо возможности подняться по карьерной лестнице, она давала шанс обособиться от еврейства (Бродский тоже был евреем).
В компетенцию дружинников не входило разоблачение идеологических противников партии, и потому для того, чтобы засудить поэта, Якову Михайловичу нужно было сделать из него тунеядца.
Стоит сказать, что права командиров народной дружины в те времена мало чем ограничивались, а потому случаи насилия, незаконных обысков и допросов со стороны оперотрядов были обычным явлением.
Лернер давно обосновался в Дзержинском районном отделении милиции, что помогло ему с легкостью установить за Иосифом Александровичем слежку и подтолкнуть служащих завести на него дело. Дружинник нечестным путем заполучил дневник Бродского от 1956 года, выписал из него цитаты для суда, исказил их нужным ему образом и хвастался этим журналистке Ольге Чайковской.
Основное обвинение, которое предъявляли тунеядцам, — отсутствие работы. Бродский часто менял работу, задерживаясь на новом месте не больше трех месяцев, но это не давало основания объявить его тунеядцем. Когда Лернер собирал доказательную базу, поэт не имел места службы, но у него были заказы на переводы в «Художественной литературе».
Яков Михайлович связался с руководством издательства и рассказал об «антисоветской репутации» Бродского, чем добился отмены заказов. Теперь ничто не мешало назвать поэта «трутнем».
29 ноября 1963 года дружинник при помощи знакомых журналистов Медведева (Бермана) и Ионина, штатных сотрудников «Вечернего Ленинграда», публикует статью-фельетон «Окололитературный трутень» (о ней еще расскажем). Оба упомянутых выше газетчика в свое время были коллегами Александра Бродского, отца Иосифа. Они знали, что и о ком пишут, но побоялись отказать из-за угрозы увольнения.
С выходом этого материала запустился процесс, остановить который было уже невозможно. Стараниями Лернера при поддержке власти Иосифа Бродского предали общественному суду и сослали в Архангельскую область.
Общественный суд, задуманный членами партии и устроенный ими с помощью Лернера, изначально стал показательным, почти театральным представлением. Обвинения на Иосифа Александровича собирали через газету «Вечерний Ленинград» у людей, поэта почти не знавших.
Бродского обвинили во всем, кроме того, что действительно касалось дела: и за идею угнать самолет из Самарканда (которая, возможно, вообще была высказана как шутка в кругу друзей), и за то, что он пишет стихотворения (это не работа!), и за то, что Бродского освободили от службы в армии по состоянию здоровья.
«Оскорбительный по своему убожеству зал»
13 января 1964 года, после выхода в «Вечернем Ленинграде» статей «Окололитературный трутень» и «Тунеядцам не место в нашем городе», Иосифа Бродского арестовали по обвинению в тунеядстве. Судьей и одновременно прокурором была назначена Екатерина Савельева, истинный приверженец партии, женщина исполнительная, но «бесчувственная и некультурная», по выражению писательницы Лидии Чуковской. Защищала поэта Зоя Топорова, известная и уважаемая в Ленинграде адвокат.
Первое слушание дела прошло 18 февраля этого же года в Дзержинском районном суде. Вот как вспоминает обстановку писатель Израиль Меттер:
«Не забыть мне никогда в жизни ни этого оскорбительного по своему убожеству зала, ни того срамного судебного заседания <…> Да какой уж зал! Обшарпанная, со стенами, окрашенными в сортирный цвет, с затоптанным, давно не мытым дощатым полом комната, в которой едва помещались три продолговатых скамьи для публики, а перед ними, на расстоянии метров трех — судейский стол, канцелярский, донельзя поношенный, к нему приставлен в форме буквы Т столик для адвоката, прокурора и секретаря. Самая нищенская контора ЖЭКа, не более того. Все было смерт
