О «Скорлупах» Михаила Елизарова

Кажется, этим летом мы стали забывать, что Елизаров — не только автор хитового «Библиотекаря», по которому сняли новый сериал с Никитой Ефремовым, но и вообще великий литератор современности, продолжающий свой тернистый путь. По счастью, Михаил Юрьевич сам о себе напомнил: в «Читальне Михаила Елизарова», специальной серии издательства «АСТ», вышла новая (примерно на треть) книжка «Скорлупы. Кубики», в которой под одной обложкой опубликованы сборник современной готической прозы «Кубики» 2008 года и четыре свежих текста, объединенных названием «Скорлупы».

На обороте обложки читателю сообщается о «Скорлупах», что перед ним «четыре различных приема, четыре формы. Четыре сущности. Четыре скорлупы». Раз так, то и отзывов по-хорошему следует писать столько же — тем более что предложенные сущности действительно слишком уж отличаются друг от друга. Вот только я за один раз столько не потяну: ограничусь первой «вещью» («все ж не рассказы, а скорее литературные „вещи“», предупреждает книга), которая, как и вся подборка, называется «Скорлупы» — а там, может, кто-нибудь из товарищей по елизаролюбству подтянется.

Итак, наш герой лишний раз подтверждает, что его не зря именуют русским Стивеном Кингом. Тетралогию открывает если и не сносящий, но неплохо так приподнимающий крышу боди-хоррор о гражданке Никаноровой, фамилию для которой Елизаров, как кажется, с мальчишеским озорством позаимствовал у героини популярной советской мелодрамы. Гражданка эта (не в фильме, а в книге) очень любит делать аборты и с удовольствием делится впечатлениями с соседками по очереди в абортарии:

«— А я люблю аборты делать, после них себя такой чистой чувствую, свободной, будто крылья вырастают. Специально не предохраняюсь, чтобы это чувство снова испытать».

«А я люблю аборты, красивые, здоровенные, еще люблю крутые и всякие деловые», как могла бы спеть группа «Комбинация» в одном из грядущих сочинений Елизарова. То ли еще будет.

Но однажды Никанорова достукалась: во время очередного аборта плод извлекли из нее не целиком. Точнее, тело-то вынули, а вот «привидение», или, как пишет Елизаров, «энергетическая сущность», осталось внутри. При этом автором подчеркивается: хотя «сторонник какой-нибудь метафизики объяснил бы данный феномен так, что аборт убил только тело, но осталась душа. Но то, что оставалось, не было душой. Скорее это был ум, у которого появилось иное тело».

Невидимый человеческому глазу изуродованный ребенок, который испражняется прямо в ничего не подозревающую мать, а повзрослев, совокупляется с нею и никогда не оставляет Никанорову, поскольку прикреплен к ней незримой пуповиной — образ не для слабонервных. Тревожный читатель, даже не добравшись до середины текста, гарантированно начнет дышать тяжелее и на всякий случай вспомнит, где дома хранятся успокоительные таблетки.

Здесь, наверное, лучше писать: «читательница». Ведь Елизаров, с одной стороны, успешно соревнуется с сюжетами в духе «Ребенка Розмари», а с другой, создает произведение нравоучительное, причем «правильное» и наверняка действенное. Правда, насколько именно действенное — не мне судить. Не хватает женского взгляда.

Попросил прочесть рассказ приятельницу. Вот ее мнение:

«Наших женщин таким не проймешь».

Впрочем, даже легендарные «наши женщины» бывают разные.

Точно таким же разным, причем в одно и то же время и в рамках одного и того же организма, умудряется быть Елизаров. Назидательность соединяется у него с наслаждением разного рода кровожадностями совершенно естественно, как краски на полотнах импрессионистов. Схожим образом в «Библиотекаре» солнечную ностальгию по Советской Атлантиде он незаметно и закономерно превращает в некрофильские пляски на давно сгнившем трупе, причем одно другого не отменяет: есть и смерть, и солнце. А в «Скорлупах» и низкий (условно) жанр, и высокая (тоже условно) мораль.

А вот как, раз уж мы об этом заговорили, может выглядеть бессмысленная (с точки зрения автора) «агитка» о вреде абортов. Как-то раз один из врачей абортария, надеясь усовестить «постоянную клиентку», вручает ей нравоучительную книжечку:

«Брошюра была оформлена в виде дневника зародыша, где тот описывает, как развивается, как у него на двадцатый день после зачатия начинает биться сердце, появляются ручки и ножки, определяется пол. Этот червяк объясняется в любви своей маме, думает, что она тоже счастлива, умилительно гадает, какое имя она выберет ему, а потом весь этот дневниковый лепет обрывается на двенадцатой неделе, когда зародыш сухо и трагично сообщает: „Сегодня моя мама убила меня“. <...>

На Никанорову брошюрка произвела обратное впечатление. Она представила себе нечто творческое, рассевшееся за столом в ее внутренностях, эдакого крошечного писателя-моралиста. <...> С тех пор после аборта она всегда высматривала в кровавых лоскутах обломки письменного столика, игрушечную лампу, микроскопическую печатную машинку. Сама Никанорова книги не жаловала, а после брошюры стала относиться к своим зародышам еще агрессивней, с презрением называя их „писаками“».

Нет, все-таки любопытно, что же произойдет, если в какой-нибудь абортарий подложить специальное издание «Скорлуп», богато, во всех подробностях иллюстрированное. Видимо, что-то вроде трогательного мультфильма Александра Бубнова «Пуповина», но на совершенно иной, мистическо-натуралистический лад.

Еще интереснее было бы увидеть, как все это однажды экранизируют — если экранизируют. Знакомый киновед о сериале «Библиотекарь» в кулуарах высказался следующим образом:

«Дали экранизировать профессионалу. А надо было безумцу».

Самые физиологично-патологичные, а, стало быть, почти наверняка лучшие линии и сцены «Библиотекаря» оказались либо в тени сериального сюжета, либо вовсе на экран не попали. Жаль. В другой раз отправляйте сценарий Дэвиду Кроненбергу.

Ближе к финалу 35-страничных «Скорлуп», когда ребенок принимает решение сепарироваться, оставив себе пуповину, которая становится новой щупальцевидной конечностью, текст становится не таким эффектным, меняя тональность с чисто хоррорной на авантюрно-приключенческую. Тут-то Елизаров и перерезает с безжалостностью нить повествования. Хотя наметившееся «роуд-муви» по канализационным речкам могло получиться вполне ничегошным.

Даже немного жаль: писать и писать бы еще фэнтези страниц на четыреста с постепенным превращением урода в прекрасного принца. Ну да на то Михаил Юрьевич и не Стивен Кинг, чтобы не выдавливать из каждого замысла все возможные соки. А для тех, кому прям очень-преочень надо, всегда остается фанфикшн.

Коротко о том, что ждет читателя тетралогии в следующих вещах.

Скорлупа номер два — «Санек». Текст-игра для умников и умниц, которые читали не только Кинга, но и Гегеля с Дионисием Ареопагитом и других умниц и умников.

Скорлупа номер три — «Хороший день», стилизация под машинный перевод писем из папки «Спам», которая постепенно развивается в рассказ с сюжетом, диалогами и всеохватной философией.

Эти два текста тетралогии осуществляют наиболее радикальный побег от традиционного повествования. Поэтому фантазировать о них как о полноценных книжках (что легко удается с «вещами» номер один и номер четыре), конечно, можно, но не очень хочется. Ощущаю себя при этом обобщенным персонажем-зрителем из автобиографической картины Вуди Аллена «Воспоминания о звездной пыли», который раз за разом просит режиссера снять такой фильм, какими были его ранние, те, которые смешные, — и тем не менее.

Четвертая и последняя скорлупа — «Ты забыл край милый свой», впервые опубликованная в 2022 году в антологии «Рассказы об эмоциях». Автобиографическое, очень личное (ну или, по крайней мере, кажущееся таким) произведение. Подобным Елизаров балует нечасто: что-то похожее до этого было в сборнике «Мы вышли покурить на 17 лет...» 2012 года. Молодой харьковчанин уезжает жить в Германию, сжимая в одной руке нож из фильма ужасов «Крик», а в другой — дискету с повестью «Ногти». Каким для него будет этот опыт? Узнаете из соответствующей скорлупы.

И так 120 с небольшим страниц. А дальше — знакомые «Кубики».

Как будто бы хочется добавить что-то еще, но, пожалуй, не стоит. Недосказанность — как много в ней для уха русского все-таки.

Да и ну их вообще, эти формальности. Просто спасибо вам, Михаил Юрьевич, за ваш нелегкий писательский труд. Напишите поскорее что-нибудь еще. Пожалуйста.