О сборнике хоррор-рассказов Даниэля Бергера «О нечисти и не только»
Каждого нового русскоязычного автора хорроров у нас чаще всего сравнивают со Стивеном Кингом. А Нила Геймана вспоминают, когда появляется еще одна книга о мытарствах фольклорно-мифических существ среди людей. Так и живем с этой инерцией устоявшихся рыночных ярлыков.
Чертову дюжину рассказов писателя-новичка Даниэля Бергера, составившую сборник «О нечисти и не только», тоже успели поставить в один ряд с «Американскими богами» Геймана. Видимо, потому что рецепт сюжетостроения у обоих авторов схож: из какого-нибудь народного сказания извлекается сверхъестественный персонаж и помещается на реальные страницы человеческой хроники. Однако этот прием характерен для фэнтезийного жанра в целом — родственных произведений тут тьма непроглядная. И если искать аналогию к сказочно-бытовой прозе Бергера, то ее можно обнаружить в фантастике Владимира Орлова, который заселил Москву 1970-х домовыми, берегинями и демонами. Только Бергер не ограничивается столичной сценой и единственным временным отрезком — он расфасовывает волшебных героев по избранным местам из учебника отечественной истории.
Ангел после Октябрьской революции безуспешно ищет жилье. Дьявол Григорий Стрекопытов устраивается снабженцем на комбинат и еле отбивается от сельских поклонниц. Лясун — белорусский леший — ведет через лес детей, защищая их от немецких солдат. Кладбищенский упырь обретает смысл жизни, прочтя коммунистические брошюры. Сирена работает буфетчицей в средней школе Гагрского района. Джиния Джейхал, некогда охранявшая сокровища Сулеймана, теперь оберегает богатства Гознака.
Бергер упоенно играет с фольклорным конструктором, и проза у него такая же игровая, часто имитирующая сказовую манеру повествования и щедрая на восклицательные предложения. В рассказе «Виталька» автор вообще с головой уходит в стилизацию, приближая текст к поморским сказкам Степана Писахова и Бориса Шергина.
Виталька-то сидит дома, сам без себя от страха. Чует, что мужики на этот раз и совсем умертвить могут. Надо что-то делать. Дай спытаю, думает, может, какая-никакая сила завалялась у меня? А у него о ту пору птенец был с крылом подшибленным. Вот Виталя его достал из треуха и так легонько его тюкает по крылу — залаживайся скорей! А птенец верещит жалимо да громко так — чирьи да чирьи! Всё чирьи да чирьи, а боле ничего! Тут Виталька как ошалел — лупит его уже со всей мочи — залаживайся, тварь ты едака! Ну и убил... А как глянул, что птенчик уж и не трепещится, охолонулся маленько...
Среди широко известных персонажей попадаются и чудесные редкости, когда писатель обращается к кыргызской демонологии («Албарсты») или к севернорусским поверьям («Шуликуны»). А в новелле «Ене и Сохо» он так и вовсе примеряет лабораторный халат демиурга, создавая вымышленный народ эрля.
Если верить рассказам Бергера, не так страшен черт, как его окруживший люд. Рядом с агрессивными властолюбцами представители нечистой силы выглядят невинными ребятами, пусть и с хулиганскими замашками. Потусторонних созданий люди воспринимают как само собой разумеющееся явление. Кто-то помогает им устроиться в быту, кто-то использует в корыстных целях. В этом видится некое утешение: несмотря на сверхспособности, даже волшебные существа теряются в трудных условиях исторических перемен — что уж говорить о нас самих?
А это же под Святки было. Штейнеру откуда знать, что в это время шуликуны из проруби, как горох, сыплются — только успевай хватать. К утру свежепойманных шуликунов доставили комиссару на санях прямо к дому. Штейнер, мучаясь с похмелья, придирчиво осматривал новобранцев.
— А чего это они такие мелкие?
— Так они вырастут ишшо, — беззастенчиво врали мужики. — И потом, ты посмотри, какие сильные! Ух!
— А они по-русски-то понимают?
— Это как сказать... Вот если кулаком помочь, то да, вроде понятливые. Ты построже с ними, главное.
То, что с шуликунами надо построже, Штейнер понял сразу, как только попытался их развязать. Почуяв свободу, шуликуны бросились врассыпную.
— А ну стоять! — завопил комиссар и пристрелил для острастки троих особенно шустрых. Оставшиеся сразу замерли.
Когда трагикомичные новеллы и подражательные сказы остаются позади, на читателя вдруг выпрыгивает финальный текст «Гуляй, песня!» — странный анекдот с длиннющей бородой, которой позавидует колдун Черномор. Его название, вероятно, пародирует давнюю музыкальную передачу «Играй, гармонь любимая!», но получился почему-то полнейший «Аншлаг».
По сюжету телеведущая Роза и оператор Иван приезжают в село Русалочье и у них ломается машина. Застряв в глухомани и познакомившись с чудаковатыми аборигенами, они вскоре узнают, что оказались в окружении голодной нечисти. Судя по увеселительному тону истории, автор хотел написать комедийный ужастик, но из-за сюжетных штампов и проходных шуток все превратилось в какой-то пародийный капустник. Юмор здесь примерно такого плана: «— И как это получается, — философствовал банник, — что вот у вас в городе душ есть, а душевности нет?».
Заигрывание с говорящими именами и названиями тоже не отличается оригинальностью. Фельдшер Кровопусков, конечно же, окажется упырем. «Безбровые медработники с Дальнего Погоста» — его замогильными товарищами. А Сергей (он же Серый) из Волчьего лога — секрет Полишинеля! — на самом деле оборотень. Стоит признать, что Иван и Роза и вправду попали в кошмар, но это не жуть фолк-хоррора по типу колдовских произведений Дарьи Бобылёвой, а липкий морок мемов из русскоязычного фэнтези нулевых годов.
Сборник выглядит неровным, овражистым — с очевидными вершинами и низинами. Автор поскреб по сусекам некоторых мифологий — славянской, арабской, древнегреческой, тюркской — и собрал если не всех покемонов, то многих. Получились байки разной степени успешности — бесхитростная фантастика, которая развлекает и не притворяется чем-то большим. Уверенный образец жанрового эскапизма, приглашающий читателя хотя бы на час спрятаться от кричащей реальности.
