О настроениях писателей перед неизбежной Второй мировой войной
Да, не только раздачей орденов и предвкушением Сталинских премий жили советские писатели в 1939-1941 гг.
Главное для них было ощущение приближающейся Войны.
О неизбежной войне пропаганда постоянно долдонила буквально с первого дня Советской власти. "Волки, волки, западные империалистические волки" - это был такой же постоянный пиар-фон, как рассказы о гниющем Западе, подъеме рабоче-коммунистического движения и вечный слоган "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!" вокруг СССР - ВКП(б) - Сталина.
Разница была лишь в том, что до 30 января 1933 г. это была просто обязательная бормотуха. Ни страны Антанты, раздавленные своей пирровой победой-1918, ни Веймарская республика никак не помышляли о Войне, ни друг с другом, ни с СССР.
30 января 1933 г. канцлером Германии стал Гитлер - и сказка о Войне начала становиться былью. Есть Гитлер - будет Война. Не будет Войны - нечем жить Гитлеру. Может, не так однозначно, но это сразу почувствовали все на Западе и Востоке от Германии. И хотя СССР меньше всего стремился к смертельно опасной для него Войне ("Мировая революция" давно превратилась в обычное ритуальное заклинание - отказаться нельзя, реализовать - тем более), но Образ Врага-с-усиками был слишком силен и очевиден, чтобы его игнорировать. Поэтому, если на липовых процессах "Промпартии" или "Шахтинцев" речь шла о "французском Генштабе и спецах-шпионах", то на липовых процессах 1936-1938 гг. Троцкий и Бухарин стали "агентами гестапо".
Обстановка в Европе становилась все более душно-предгрозовой. После Мюнхенского договора ("Я принес вам Мир" - ликовал его архитектор Чемберлен) Война стала неизбежной. "Между позором и войной вы выбрали позор. Теперь готовьтесь к войне" (Черчилль). Ну а 1 сентября 1939 г. Война вошла в Европу "вместе с дверью".
Нет нужды описывать всем известное - разгром Польши, "странную войну" 1939-го, поражение Франции в 1940-м.
После Франции в континентальной Европе осталось две Державы - Третий рейх и СССР, а "на заднем плане" маячила непокорившаяся Англия. Аналогия 1940-го с 1811-12 годом была наглядна - та же Европейская Шахматная Доска. Однако аналогии аналогиями, а реальность реальностью. Начнется ли Игра? Или все-таки удастся избежать? Или хотя бы оттянуть - и на сколько?
Эта мысль (чувство) и маячила на заднем фоне любых размышлений, планов, проектов 1940 г.
Советско-германские договоры о ненападении (23 августа 1939 г.) и о "дружбе и границе" (28 сентября 1939 г.) дают ли какую-то пусть не "гарантию", но хотя бы "временную защиту" от Войны? Но в начале XIX века тоже был Тильзитский мирный договор между Наполеоном и Александром... Он прожил 5 лет - с 1807 до 1812 г. Как долго протянет Московский договор-1939? "Вот в чем вопрос".
Советская пропаганда в 1939 г. развернулась на 180 градусов. Слово "фашизм" было запрещено к употреблению (остряки говорили, что вместо него надо употреблять "заклятые друзья"). СССР сохранял дипотношения и с западными странами, но "объективная информация" в советских газетах 1939-40 года говорила об "империалистической войне Англии и Франции против Германии" (и это формально так и было - ведь именно эти страны 2-3 сентября объявили войну Германии в ответ на нападение Рейха на Польшу, а Гитлер все время призывал их "заключить мир"). В 1940 г. речи быть не могло о визите Молотова в Лондон, а вот поездка в Берлин к Гитлеру состоялась. Правда, на самом деле эти встречи никак не улучшили отношения, наоборот, в итоге оказались еще одной ступенькой, ведущей к 22 июня.
Как же все это преломлялось в сознании писателей?
Особое отношение было у людей, приехавших в СССР из Европы. Таких было ничтожно мало в 1939-1940 гг., но все-таки были. И все - штучный товар. Назову троих: немецкий писатель-коммунист Фридрих Вольф (отец знаменитого кинорежиссера ГДР Конрада Вольфа и начальника разведки ГДР Маркуса Вольфа), Марина Цветаева с семьей и Илья Эренбург.
Для всех них, видевших нацизм не на страницах "Правды", а "по правде", нос к носу надышавшихся воздухом Европы, сомнений не было - Война, точнее, нападение Германии на СССР, абсолютно неизбежна и очень скоро. У них была разная оптика с советскими людьми, ощущавшими себя все-таки "в мировом тылу". Бежавшим из Европы советское общество казалось близоруким, не видящим опасности - многим советским людям европейские беженцы казались слишком дальнозоркими, зафиксированными на немцах, на германофобии.
Бежавший из Франции Эренбург с сентября 1940 г. по горячим следам писал роман "Падение Парижа". Роман (хотя прямо в нем немцы и не действуют) явно не соответствовал Идеологической Линии. Однако не совсем же ей и противоречил - иначе, понятно, черта с два его бы взялся печатать журнал "Знамя" начиная с марта 1941 г. Эренбург подробно пишет о цензурных рогатках, через которые приходилось перелезать, оставляя на них клочки текста. Тем не менее роман кое-как полз. Больше того, Эренбург читал его в разных аудиториях в Москве - вещь, понятно, невозможная без разрешения.
И вот 24 апреля 1941 г. в квартире Эренбурга "вдруг раздался гром небесный, вдруг раздался гром небесный телефонного звонка": позвонил Сталин. "А вы пишите, мы с вами постараемся протолкнуть (типичный юмор Хозяина. - Л.Р.) и третью часть" романа.
До 22 июня оставалось чуть меньше 2 месяцев, атмосфера в Москве уже сильно изменилась по сравнению с 1939-м. "Нибелунги" уже не шли в Большом, о новых "дружеских визитах" Риббентропа речи не было, но Сталин, как известно, все еще надеялся, что весной 1941 г. нападения не будет - значит, удастся выиграть еще год. Поэтому, с одной стороны, делалось все, чтобы "не провоцировать немцев" - прежде всего на границе, но в журналах тоже. А с другой стороны - людей все-таки надо психологически мобилизовать, готовить и к возможной (!) войне.
Многие были морально готовы. Вот редактор того же "Знамени" Вс. Вишневский в декабре 1940 г. писал в дневнике. "Ненависть к прусской казарме, к фашизму у нас в крови. Мы пишем в условиях военных ограничений, видимых и невидимых. Хотелось бы говорить о враге, поднимать ярость против того, что творится в распятой Европе. Надо пока молчать".
А вот из дневника сына Марины Цветаевой, Мура, за 1940 год. "Конечно, СССР будет воевать - когда не знаю. В общем я толкую так будущее: если Германия победит (Францию. - Л.Р.), то она непременно пойдет против нас".
15-летний Мур (погибнет на фронте в 1944 г.) ясно видел то, в чем сомневался Кремль. Вот что 21 июня 1941 г. написал Гитлер: "Партнерство с Советским Союзом оказалось для меня нестерпимым из-за моего происхождения, моих концепций и моих прошлых обязательств. И теперь я совершенно счастлив, избавившись от этих душевных мук".
