О книге Анны Арно «Ты не заставишь меня открыть глаза»

Начать рассказ о книге Анны Арно «Ты не заставишь меня открыть глаза» хочется с композиционного устройства книги: это не одна книга, а целых три, собранные вместе, а с учетом предисловия Олега Дозморова — все четыре. Но вот швы между частями совсем не ощущаются, потому что все они являют собой единое полотно текста, цельную монументальную картину, смотреть на которую нужно издалека. В то время как сама Арно — свидетель, а точнее женщина-свидетель, а еще точнее — женщина-свидетель-поэт с закрытыми глазами, чьи слова похожи на свидетельские показания, собранные воедино. Но это показания, не связанные с реальностью, они о том сакральном и внутреннем, что невозможно полноценно разделить с другими, а потому это очень интимная книга, чье устройство само по себе схоже если не с семейной тайной, то с грезой, сном или мечтой.

В предисловии Олег Дозморов пишет: «Если бы ее не существовало на самом деле, можно было бы предположить, что перед нами идеальный персонаж Набокова — не принадлежащий целиком ни одной из культур поэт-мозаика».

Действительно, Анна Арно — крайне неоднозначная фигура. Это не альтер эго Екатерины Симоновой, а отдельная личность со своей биографией, высказываниями и даже личными вещами. В этом смысле совершенно не важно, существовала ли она на самом деле, поскольку, если бы этой поэзии не существовало, ее стоило бы придумать, вырастить и написать. Это высказывание, лишенное пространственной или временной конкретики: даты, указанные в книге, можно легко не заметить, потому что слова эти не привязаны ни к месту, ни ко времени. Они привязаны к памяти и любви — двум главным швам всего повествования.

Книга Анны Арно «Ты не заставишь меня открыть глаза» побуждает к двум вещам: замедлению и запечатлению. Стихи, устроенные так, что тебе — читателю — бесконечно хочется их перечитать, потому что ты знаешь, что при первом прочтении ты не получишь всего. Это похоже на хороший китайский улун, который нужно вылить, чтобы заварить. Это похоже на память, всегда пересказывающую одни и те же события много раз, пока, наконец, от исходного события ничего не останется. Очень кинематографичные стихи, которые останавливают время и стирают обстоятельства и пространство: подобно фотографии, важным и вечным оказывается только то, что попало в кадр. Подобно фотографии, они направляют внимание на детали, описанные так точно, что их сложно забыть, они бродят по голове уже после того, как книга закрыта:

Длинные седые волосы тетки Лиз, похожие
На длинные руки незнакомца в белом свитере...

**
...мое сердце,
тщательно вычищенные частицы песка и кожи
                                         из-под ногтей…

**
...ты похожа на меня,
на призрачный город
в небесах,
где все улицы меняют
направление при каждом порыве ветра...

**
...Стены квартиры, кроме одной, были расписаны
синими птицами.
Они взлетали, садились, раскрывали крылья,
Выклевывали глаза спящих любовников.

Попробуем посмотреть каждую из частей книги и понять, какие детали попадают во внимание лирической героини и почему именно они.

I

Память

Первая часть представляет собой отрывок из книги «Отражение Анны», а открывающий текст здесь можно считать основным — Анна смотрит в зеркало и видит в нем вместо себя лица своих возлюбленных. Тот же мотив обезличенности и растворения в другом есть и в тексте «Расставание»:

...и только у меня нет ни рук, ни глаз,
я — темная безымянная фигура в толпе,
через дорогу от твоего дома,
след от ботинка в пустом холле.

У лирической героини нет лица и не только потому что она сама не из плоти, но и потому что это лицо размывается, как береговая линия океана, всякий раз сталкиваясь с другим. В этой поэзии нет и не может быть неизменного лица. По сути, Арно — это зеркало, в котором бесконечно прокручивается кино из прошлого: бывшие возлюбленные, предметы, комнаты, картины, именно это делает ее стихи такими хрупкими, вечно ускользающими от анализа, почти бестелесными, но в то же время глубокими и похожими на разрыв ноющей раны. Невозможность обнаружить свое лицо делает лирическую героиню частью толпы, неотделимой от мира теней. Здесь еще один важный мотив — невозможность стать свидетелем собственной жизни. Анна будто завидует вещам, способным только вбирать и наблюдать, бездействовать; ведь любое действие всегда разрушает существующий порядок:

...ее лицо — единственный предмет,
который она не может найти,
назвать своим, избавиться от него,
стать просто зрителем, как и ты, смотрящий...

Память здесь не просто абстрактный конструкт, вся Арно и все ее высказывания — это бесконечные маршруты памяти: от людей к предметам. Это мир, в котором нет и не может быть настоящего времени, а лирическая героиня существует только в измерении совершенного вида, где либо случилось, либо случится. В этом смысле крайне символичным и удачным кажется название, ведь, вчитываясь, понимаешь, что героиня действительно не открывает глаз, не замечает ничего, что было бы вне ее тела и памяти. Она знает, что «...тщетно все: и забвенье, и память», но выбирает их как способ пережить мир.

Это центральный мотив поэзии Арно: без памяти этот мир разрушится. И, подобно человеческой памяти, первое, что в ней всплывает первоочередно — боль, а потому вместо цветов одна из героинь просит терновик. Чувства лирической героини даны нам как отрывки мозаики или фрагменты разорванных фотографий, мы не знаем и не узнаем предысторию этих состояний. В этом смысле интересно, что читатель здесь не должен сопереживать, его функция иная — подсмотреть в замочную скважину чужих воспоминаний:

все цветы в саду одинаковы, поэтому
будь моим терновником.

**
...памятью, как слепой пальцами, вижу...

**
Незнакомая женщина сказала мне сегодня вслед:
«Камеи дарят своим хозяевам правильные мысли».
Ношу ее, почти не снимая, чувствуя,
Как острая игла, отстегнувшись, впивается в кожу,
Появляются, в строгой очередности, кровь, боль,
покорность,
Правильные мысли.

Вещи здесь, с одной стороны, чрезвычайно важны, они занимают практически все место в повествовании, их больше, чем людей; но с другой — в момент, когда они попадают в микроскоп Арно, от них ничего не остается, они нужны не как свидетельства мира, а как свидетельства существования свидетеля. Здесь нет прямого признания в любви или прямого высказывания: оно не предназначено для говорения вслух. Чтобы не говорить самое важное, Арно описывает все вокруг: вещи. Вещи не просто идеальные свидетели, они хранители, самые надежные и объективные хранители человеческих историй и чувств:

...поэтому Анна никогда не скажет тебе, насколько
ей тебя не хватает, когда
молчит с тобою, беспокоится о тебе, просыпается,
ожидая твоих простых слов, которые
могут себе позволить
безнаказанно
обнажать все разные вещи, тот свет,
который пронизывает, ослепляет нас всех.

Это мир, в котором человеческая плоть и человеческое тело быстро теряют значение и исчезают. Люди для Арно существуют в двух измерениях как внутреннее воспоминание и как предметы, рассказывающие истории, а любовь в свою очередь подобна двоим, сидящим друг напротив друга и все больше отражающим друг друга. Крайне любопытно в этих стихах раскрывается тема любви, любовь здесь — не произнесенное вслух признание, не совершенное действие, но, напротив, сосуществование и созерцание. Соседство людей и вещей здесь не обесценивает субъектность, а придает ей иное значение. Мы сосуществуем молча, мы приложены друг к другу, как вещи, которые уже никогда не покинут своих мест. Это преданность такого рода, что она больше не требует воплощений или доказательств, она становится почти стихией, переполняет настолько, что не оставляет места ничему, кроме себя самой:

...смерть одной из нас превратит вторую
в отражение, потерявшее своего хозяина,
не отражающее никого, значит, не существующее…

**
...Я не смогла ей объяснить, что равнодушие —
Это оборотная сторона любви,
Отсутствие кислорода, которое
Сжигает легкие ныряльщика так же,
Как воздух
Высушивает
Легкие рыб.

II

Ожидание

Вторая часть, «Освобождение, только похожее на любовь», представляет собой несколько текстов, объединенных между собой не только лирической героиней, памятью и вещами, но и лейтмотивным состоянием — тревогой, тревожным ожиданием:

Пусть так будет следующую тысячу лет,
две тысячи лет —
ожидание тебя,
сильный порыв ветра,
за которым будет еще сильнее,
прядь волос, попадающая в рот,
песок, струящийся бесконечно, как ты, вниз
с песчаной горы.

Это не только ожидание любимого человека, но и предчувствие будущего, страх неизвестного: «...я просто жду, что случится дальше»; ожидание небезопасное, неспокойное, пропитанное ужасами и беспокойством. Неслучайно в одном из текстов героини «видят чудовищ».

Противоядием миру чудовищ и тревожного ожидания становится слово — и, в частности, поэтическое слово, — которое раскрывается в трех ипостасях: как способ говорить о предметах и окружающей действительности, как нечто вневременное и как оберег для любимых. С одной стороны, перечисляя окружающие вещи и предметы, лирическая героиня не только замедляется и поворачивает вспять, но и совершает своего рода аутоуспокоение. В то же время в некоторых случаях героиня сознательно не говорит вслух, будто слова — это заклинания и обереги, а их произнесение лишит их силы.

...вот и все, что я могу сказать о том дне —
живя в мире вещей, среди вещей, будучи,
в общем-то, тоже вещью, я так и не научилась
видеть мир человеческими глазами,
говорить о том, что скоро забудется, перечислять
обычные предметы
в необычном порядке,
который, как меня убеждали не раз,
и называется поэзией…

**
...Когда сегодня закончится,
Пусть от нас останутся эти слова...

**
...мои слова на лестнице без перил,
обертывающие твои стопы вместо бинтов.

**
Медленно время идет,
когда нечем заняться,
когда нужно ждать,
когда никак не наступает нужное время и не наступит.

Появляющееся в одном из текстов «здесь» — пространство поэтическое, в котором не нужно открывать глаза, чтобы видеть, пространство, где «люди кажутся ненастоящими». Единственное пространство, в котором можно существовать в безопасности, мир, где почти все кратковременно, но оттого более ценно. Где материальное, настоящее, плотское по-прежнему не имеет никакого значения, как, впрочем, и будущее, которого нет, а любой предмет только тогда ценен, когда он свидетель состояния или хранитель истории:

...не замечая, как овощи
принимают форму воспоминаний,
воспоминания становятся ужином.

**
среди вас меня и так давно уже нет.

...сегодня
не длится вечно,
А значит, стоит нашей любви и печали.

**
все то, где тебя нет,
где тебя никогда не будет

**
...ты не заставишь меня открыть глаза.
увидеть все по-другому.

III

Невидящие глаза

Наконец, финальная часть книги, «Наши невидящие глаза», отсылает нас к названию всей книги — «Ты не заставишь меня открыть глаза» — и вновь напоминает о ненужности зрения в этом мире. Поначалу это кажется абсурдным, ведь перед нами постоянно сменяются визуальные образы и предметы. Но чем больше мы идем за Арно, тем очевиднее это пространство внутреннего зрения, зрения наоборот, где человек видит только то, у чего есть история, то, что оставило после себя чувство, которое невозможно стереть или забыть. Чувства тут — почти что шрамы, но они уже не зудят и не пугают своей краснотой, они превращаются в часть картины, как отколовшаяся часть античной статуи. Эта часть пропитана образами ушедших или неслучившихся возлюбленных, любви, не случившейся в полную силу:

...Голос ее был почему-то холодным,
Как море в тот год. Много лет прошло, но я
До сих пор, кажется, не могу согреться…

**
...Потом однажды она ушла, никогда не вернулась…

**
...Как же они, как же они друг без друга.

**
...Купи мне самый большой кусок свежей разлуки,
Две, нет, три коробки смирения перед неизбежным —
Помнишь, они стоят на третьей полке слева от входа,
Между кукурузными хлопьями и мукой,
Над ними мед и орехи, под ними —
Соль, соль, снова соль, ничего, кроме соли.

**
...Больше я не смогла узнать тебя, найти тебя,
Та, что казалась тобой, всегда только казалась тобой.

Книга, посвященная памяти и любви, не могла не закончиться памятью обо всех неслучившихся любовных историях, обо всех шрамах, обо всех людях и, в конце концов, о самой себе — маленькой девочке, пугающейся самой себя:

...Я убираю своей ладонью его ослепительную ладонь,
Поднимаю взгляд наверх, вижу в окне маленькую девочку,
Смотрящую вниз, пугающуюся увиденного,
Не хочу верить тому, что увидела сейчас...

Память и воссоздание становятся способом полюбить, простить, принять и навсегда сохранить с собой. Любимые превращаются в дорогие сердцу предметы, комнаты, фрукты и овощи, они навсегда оказываются расставленными в большой комнате Анны Арно. Расставлены и описаны, как в архиве музея, но при этом не лишаются своей значимости, только преобразуются, навсегда превращаясь из отдельного и материального — в поэтическое, в обереги из странно расположенных слов.