О философских заметках Сэмюэля Беккета
Архив Сэмюэля Беккета все еще содержит огромное количество неизданных материалов. Например, одной из последних сенсаций стала новость о том, что беседы с писателем, на которые во многом опирался Джеймс Ноулсон, работая над биографией Беккета, были зафиксированы им в виде многочасовых аудиозаписей, которые он не так давно передал Редингскому университету. Все еще не изданы и многие из дневниковых заметок Беккета, по сути единственными опубликованными текстами такого рода до недавнего времени оставались вышедшие еще в 1990-х годах подготовительные материалы к роману «Мечты о женщинах, красивых и так себе» и так называемые «Театральные дневники», относящиеся к постановке ряда своих пьес самим драматургом. И вот в 2020 году в издательстве Оксфордского университета вышли в свет «Заметки о философии» — записи, дающие исключительную возможность проследить историю беккетовского «разбирательства» с философией. Эти заметки он начал вести в начале 1930-х годов и прервал работу над ними перед самым началом Второй мировой войны, возможно намереваясь еще вернуться к ним, но так и не сделал этого, поскольку с начала 1940-х годов стал посвящать все больше времени романам.
На протяжении всей жизни Беккет настаивал на том, что он мало что понимает в философских текстах и не считает себя достаточно компетентным, чтобы высказывать о них какие-либо суждения. Тем не менее аллюзии на философов, нередко весьма язвительные, встречаются в его книгах, причем не только в переполненных разнообразными цитатами ранних текстах, но и в поздних произведениях, на первый взгляд полностью избавленных от каких-либо ссылок. Из исследования Марка Никсона и Дирка Ван Хюлле «Библиотека Сэмюэля Беккета» известно, что на книжных полках в его парижской квартире имелось немало философских трактатов — от содержащих многочисленные пометки работ Беркли, Шопенгауэра и Витгенштейна до куда менее «очевидных» томов Абеляра, Спинозы и Деррида. «Заметки о философии» лишь отчасти подтверждают эту расстановку акцентов. Так, например, несмотря на особый интерес Беккета к досократической философии, не меньшее внимание здесь уделено Платону и Аристотелю, а записи о последнем — едва ли не идеальное введение в его работы. В свою очередь записи о схоластах — по точному определению редакторов Стивена Мэтьюза и Мэтью Фельдмана — свидетельствуют о том, что «стоит поднимать бровь», когда сталкиваешься с заявлениями Беккета о его весьма поверхностном знакомстве со спором номиналистов и реалистов.
Но нужно сказать несколько слов о контексте создания и стиле этих заметок. Желающие найти здесь собственные философские штудии Беккета или хотя бы оригинальный анализ чужих концепций, скорее всего, будут разочарованы. Изредка попадаются лаконичные замечания вроде слова «херня», дополняющего сверхподробные записи об этической системе Канта, или суждения о том, что христианская философия недооценила римлян и неверно истолковала греков, но по большей части перед нами прилежные конспекты по истории философии. Судя по всему, получив филологическое образование, Беккет был раздражен пробелами в своих знаниях, касающихся философских текстов, и решил заполнить основные лакуны, посвятив не менее шести лет жизни изучению ключевых и периферийных направлений мысли. В то же время основными источниками этих заметок стали не сами трактаты, а книги по истории философии — например, работы эллиниста Джона Бёрнета и неокантианца Вильгельма Виндельбанда. На первый взгляд, многостраничные выписки из известных исследований — абсолютный overkill как для поклонников творчества Беккета, так и для интересующихся историей философии. С занудной скрупулезностью, словно готовясь к решающему его судьбу экзамену, Беккет выписывает даты жизни, основные биографические сведения, классификации школ и направлений. Однако у этих заметок есть и менее очевидная особенность: они демонстрируют, какую роль играла для Беккета философия при написании художественных текстов, и отчасти объясняют тот факт, что его книги внимательно читали многие философы, в том числе Адорно, Делёз и Бадью.
«Заметки о философии» позволяют не просто заглянуть в «творческую лабораторию» Беккета, но и порой узнать нечто новое о природе его писательского мышления. Дело в том, что он регулярно — вплоть до самых последних лет жизни — обращался к этим блокнотам, работая над художественными текстами. И именно это прямое и опосредованное присутствие в книгах образов, вдохновленных философами, в куда большей степени проливает свет на его читательские пристрастия, чем количество страниц, посвященных в дневниковых заметках той или иной персоналии. Великолепные комментарии редакторов позволяют проследить, например, как образ просяных зерен из апории Зенона перекочевывал в роман «Мерсье и Камье», затем — в «Мэлон умирает», а дальше — в пьесы «Эндшпиль» и «Счастливые дни». Образы, отсылающие к учению Гераклита, присутствуют как в ранних рассказах, так и в поздних прозаических миниатюрах, а некоторые из записей о Пармениде, кажется, могли бы с минимальной правкой войти в романы «Безымянный» или «Как есть»:
Что же следует из утверждения, что нечто есть? Во-первых, оно не могло возникнуть. Если бы оно возникло, оно должно было бы возникнуть из ничего или из чего-то. Но никакого ничто нет, и нет ничего, кроме того, что есть. И ничего, кроме него, возникнуть не может, ибо нет пустоты, в которой это могло бы произойти. Так есть ли нечто или нет? Если оно есть, то оно есть сейчас, все сразу. Ex nihilo nihil fit.
Далее, если оно есть, оно просто есть, ни больше, ни меньше. Его столько же в одном месте, сколько и в другом. Оно непрерывно и неделимо, ибо нет ничего, кроме него самого, что могло бы разделить его на части. Это непрерывная и неделимая полнота.
Далее, оно неподвижно. Если бы оно двигалось, то должно было бы двигаться в пустоте, которая есть ничто, а никакого ничто нет. Также оно конечно и сферично, ибо оно не может быть в одном направлении больше, чем в другом, а сфера — единственная фигура, о которой можно так сказать.
Еще один пример: в парижской библиотеке отсутствовали произведения Лейбница, но очевидно, что его концепция «безоконности» монад произвела огромное впечатление на Беккета — изображение герметичных, темных пространств станет одним из лейтмотивов его творчества. Например, в романе «Мерфи», над которым Беккет работал в тот же период, когда вел «Заметки о философии», описание палаты пациента психиатрической лечебницы содержит прямую отсылку к Лейбницу: «Помещение, подобно монаде, было без окон, кроме глазка со шторкой в двери». В более поздних текстах столь явных аллюзий уже не будет, но сам образ «безоконья» повторится в романе «Уотт» и уже не покинет его текстов. «Окон тут нет», — объявит и повествователь «Компании» — рассказа, завершенного к 1980 году, то есть почти через полвека после знакомства с концепциями Лейбница. Такого рода аллюзии можно перечислять почти бесконечно — от прямых отсылок к Беркли, Декарту или Гейлинксу до куда менее очевидных, порой бессознательных образов, вдохновленных Бэконом, Августином и Кантом.
«Заметки о философии» обрываются едва ли не на самом интересном месте: подробные записи о Гегеле и Шопенгауэре сменяет абзац о «Рождении трагедии из духа музыки», прерванный на середине предложения. Параллели между беккетовской эстетикой и нигилизмом Ницше, предложенные многими филологами, подкреплены в парижской библиотеке лишь несколькими загнутыми уголками страниц «Веселой науки». Впрочем, это, конечно, ничего не доказывает. Зато точно известно, что в неизданных архивах имеется еще один дневник Беккета (периода работы над ранней мини-поэмой о Декарте), в котором помимо прочего содержатся записи о философии языка Маутнера и феноменологии Сартра. Возможно, дождемся и их.
