Мишель Уэльбек — о том, почему он нормальный писатель
Если я ничего не путаю, это произошло весной 1992 года. Только что вышел мой первый сборник стихов «Погоня за счастьем». Мы с Жаном Риста обедали в пиццерии в Иври-сюр-Сен. Он подлил мне вина, а потом с робкой улыбкой сообщил, что входит в состав жюри премии. Литературной премии, ну да, конечно. Премии Тристана Тцара, если быть точным. Так вот, соглашусь ли я ее принять, если вдруг?.. Разумеется, ничего еще не решено; что касается лично его — к чему скрывать? — «ну, ты же знаешь, что я думаю о твоей работе...» Церемония награждения очень симпатичная, это в Обиньи-сюр-Нер, в департаменте Шер; будут виноделы, члены департаментального совета, мэр, близкий к правым... короче, жизнь как она есть. Будет даже один сенатор — если сумеет вырваться. Но если я откажусь, это будет страшно неудобно, очень нехорошо, ладно, не будем об этом. В любом случае это никак не повлияет на наши отношения, ни в каком смысле.
Ну, конечно, Жан, не вопрос. Литературная премия? В добрый путь. А там, глядишь, будет приятный сюрприз.
Минуло четыре года. Мой второй сборник стихов «Смысл борьбы» вышел не то в апреле, не то в марте. Эпизод вроде бы имел место в октябре, хотя я не уверен (может, меня настигает старческое слабоумие?). Зато точно помню: это был телефонный разговор, а в роли Жана Риста на сей раз выступал Фредерик Бегбедер. Он хотел проголосовать за меня, я это почувствовал, но его одолевало беспокойство. Что, если, получив премию, я не выдержу и свихнусь? Брошу литературу, сожгу свои рукописи и удалюсь в ашрам в Чили?
Да нет же, Фредерик, конечно нет. У меня все под контролем; кроме того, меня консультирует Лидия Сальвер, которая написала роман «Власть мух», — по профессии она психиатр. Я пребываю в ясном сознании, мои мыслительные процессы протекают как положено, с чувством ответственности все обстоит скорее неплохо. Лидия может это засвидетельствовать, если надо — под присягой.
К премии Тристана Тцара прилагался чек на пять тысяч франков (от издательства «Белен»), 50 бутылок сансерра (белого и красного) и трехлитровая именная бутыль белого сансерра. К премии «Флор» прилагался чек на 40 тысяч франков (от кого?) и 365 бокалов пуйи-фюме по 250 миллилитров (на этот раз именным был бокал). Как видим, даже не принимая в расчет нематериальные выгоды (модное жюри, сонм фотографов из Gala), премия «Флор» гораздо лучше. В промежутке между двумя этими событиями я выпустил роман «Расширение пространства борьбы», который стал культовым (никто его не покупает, и все читают; к счастью, Морис Надо придерживается политики твердых обложек). Уже добившись признания как писатель, я продолжаю вызывать беспокойство. Как-то меня пригласили на коллоквиум в Гренобль (на тему существования или проявления «нового творческого поколения», ну, в общем, на коллоквиум), и я болтал с одним из организаторов, утром в воскресенье, за завтраком, прямо перед отъездом. Все прошло хорошо, и он признался мне, что испытал облегчение. «Уэльбек? — говорили ему. — Неплохая идея, но... не теряйте бдительности. Следите за ним, как бы не начал публично раздеваться. Он может». Я не знал. Не знал, что ему ответить. Должно быть, какие-то глупые слухи.
Итак, в четверг 7 ноября я позвонил в издательство «Фламмарион» и попал на Валери Тайфер. Я только что получил премию «Флор». Она обрадовалась. Честное слово (уточняю это для будущих поколений, чтобы знали, что я не совсем пропащий тип), самое большое удовольствие мне доставило понять по ее голосу, что она обрадовалась. Расслабилась. Но под конец все же немного встревожилась: «Вы ведь придете, Мишель? Вы нас не подведете?»
Вернемся назад. Внесем ясность. С конца 1990-х мои книги выходят с завидной регулярностью. Меня приглашали на телевидение, где я встречался и добросовестно беседовал с разными ведущими. Я ходил на книжные ярмарки и с готовностью раздавал автографы и подписывал книги. Я ни разу не оскорбил ни одного фотографа — напротив, со многими из них поддерживаю теплые отношения. Я не понимаю. Что со мной не так? В чем меня подозревают? Я принимаю награды, знаки отличия, премии. Я соблюдаю правила игры. Я нормальный. Нормальный писатель.
Иногда я встаю среди ночи и смотрюсь в зеркало, изучаю свое лицо и пытаюсь увидеть в нем то, что видят другие, то, что вызывает у них беспокойство. Я не красавец, это очевидно, но я же не один такой. Значит, должно быть что-то еще. Взгляд? Возможно. Единственное, чего тебе никогда не покажет зеркало, это твой собственный взгляд.
В такси по дороге в квартал Сен-Жермен-де-Пре мы болтали с Марком Вейцманом (мы вместе участвовали в коллоквиуме в Кретее). Я старался придерживаться шутливого тона, но мы оба не могли не думать о премии «Флор». Он был рад, что я ее получил, но в то же время немного удивлен и пытался выяснить подоплеку случившегося. Он все не мог поверить, что такие события происходят сами по себе, и искал в них скрытые пружины. С большими престижными литературными премиями все понятно — там царит коррупция; каждый с легкостью находит ясное и убедительное объяснение типа «ты мне, я тебе». С премией «Флор» все сложнее. Все знают, что жюри состоит из странных людей — наполовину из светских персонажей, наполовину из малоизвестных личностей. Подкупить их всех скопом затруднительно — слишком ненадежная публика. Тогда каким образом мне удалось обойти Мари Дарьесек с ее романом «Хрюизмы», который стал главным событием литературной осени? Тем более с моим поэтическим сборником?
В ответ на этот интеллектуальный вызов — и в преддверии вероятного выступления — я быстро сочинил символический рассказ. Поэзия, подобно древнему могущественному божеству, погребенному под вековыми песками, пробуждается от своего дурацкого сна. «Йа, йа, Ктулху фхтагн!» После десятилетий отсутствия она решила, что пора «подать громкий сигнал» второму тысячелетию, протухшему от либерализма (что-то вроде языка пламени, вырвавшегося из указующего перста, на манер Моисея). Я оказался на пути этого огненного языка (в этой истории я — нить накаливания в лампе, которая дрожит и мигает, перед тем как лопнуть). Несколько ночных мотыльков со сверхчувствительными усиками (Фредерик Бегбедер, Ариэль Визман) уловили этот слабый свет. Вдохновленные новой миссией, они устремили свой полет в сумерки Сен-Жермен-де-Пре, дабы предупредить тамошнее население. Вышло недурно; пожалуй, с некоторым перехлестом — публика обеспокоится. Может, мне стоило притвориться «скромным тружеником пера»? Нет, не пойдет, я же всегда утверждал обратное.
Я выбираю промежуточную стратегию, и мы входим в зал. Народу много, но меньше, чем в рассказе Равалека (Бернар-Анри Леви отсутствует, его жена тоже; нет и Франсуазы Саган, но она, возможно, уже умерла, что было бы уважительной причиной). Но есть и маленький плюсик, затмевающий все остальное, — Шарль-Анри Фламмарион. Какая все же прелесть эти династии французских издателей! Они сулят перспективу полных собраний, с черновиками и научным аппаратом. «Под чутким руководством Шарля-Анри Фламмариона Четвертого издательство удерживало свои территории, мудро избегая пограничных стычек с книготорговцем Галлимаром. Долгое царствование Шарля-Анри, прозванного Добрым, в конце, как и у его предшественников, было омрачено проблемой наследования».
У меня остались самые лучшие воспоминания о вручении премии Тристана Тцара в Обиньи-сюр-Нер. На нее явилась вся деревня; люди толпились в зале для торжественных мероприятий, и нынешнее явно было культурным событием года. Они выглядели довольными — и потому, что увидели меня, но главным образом потому, что собрались здесь вместе, и повод ничуть не хуже любого другого, например 14 июля или 11 ноября. Поскольку именно я послужил причиной местного празднества, то у меня было чувство, что мое присутствие на нем вполне оправданно. Так вот, в тот вечер в зале кафе «Флор» происходило нечто похожее: притащилась вся деревня.
Все окончательно пошло наперекосяк часов около восьми вечера. Я очень хорошо запомнил этот момент. Мы непринужденно, чтобы не сказать томно, болтали с Рафаэлем Сореном. Мы стояли на втором этаже, опершись на балюстраду. К нам подошел фотограф. Не прерывая беседы, я слегка повернулся к нему и изобразил улыбку: он ни в малейшей степени мне не помешал. Я уже давно искал подходящий мне образ жизни и вот наконец-то его нашел. Я стану звездой.
Все пока шло нормально. Прибыл Филипп Вандель; мне вручили премию. Филипп — мой друг и настоящий профессионал, и я отношусь к нему с большим уважением.
Позже, в ресторане «Кастель», я попробовал испытать свой новый статус. Посетители болтали или танцевали. Я сидел на банкетке, спокойно положив руки на колени. Кто угодно мог подойти ко мне, коснуться меня, заговорить со мной — никаких проблем. Я для каждого нашел бы ласковое слово в соответствии с его положением. Все решили бы, что я очень прост в общении, в то же время понимая, что слишком далеко заходить не следует. В сущности, для меня все было бы почти как раньше, разве что спокойнее.
Вскоре я незаметно ушел — без меня здесь будет только веселее. На улице было безветренно, чуть холодновато. Я чувствовал себя нормально. Хорошо. Все хорошо. Теперь все хорошо.
