Литературовед Дмитрий Бак о том, как понять классику через современность и почему на уроках литературы можно изучать любых писателей

Новейшая русская литература: канон и рыночные отношения

— С какого момента начинается современная литература? 

— Понятие «современная» достаточно растяжимое. Мы говорим о современной литературе как о текущей, актуальной. А вообще я бы применил здесь слово «новейшая». В исторической науке Новым временем принято называть период от Возрождения до ХХ века, а Новейшим — ХХ век и дальше.

В истории именно русской литературы я бы предложил вести отсчет с конца 1980-х годов — с того времени, когда произошли несколько очень важных событий. Во-первых, за три-четыре года были опубликованы все произведения, которые до этого десятилетиями были запрещены, — так называемая «возвращенная литература».

Во-вторых, пропал призрак «советской литературы». Вообще, «советская литература» — это понятие, так сказать, призрачное и требующее анализа. Советы, Верховный совет — это конкретная форма законодательной власти, род парламента. В мире нет ни одной литературы, которая была бы названа по национальному наименованию парламента: нет литературы «кнессетной», «бундестаговой» и так далее. Она определяется или по языку, или по государству (как в Швейцарии или Канаде, где литература создается на двух или нескольких языках). А здесь — именно «советская» литература! Из произведений, написанных по-русски, в «советскую литературу» входили только подцензурные произведения, те, которые можно было купить в магазинах. А все, что писалось в стол, издавалось в зарубежье, как будто бы не существовало.

В-третьих, конец 1980-х годов — это начало размывания канона, то есть уклада, при котором современникам либо следующему поколению более или менее понятно, кто является писателем первого ряда, а кто — второго. Например, если мы посмотрим на XIX век, то ясно, что первый ряд — это Пушкин, Лермонтов, Тургенев, Гончаров, Достоевский, Толстой. Второй ряд — это, например, Лесков, Герцен. Третий ряд — Вельтман. И почти никто не возьмется спорить с этой градацией. 

Итак, эти три очень крупных перелома пришлись на три-четыре года начиная с 1986-го и заканчивая 1990–1991 годом. Это и есть начало новейшей эпохи в истории русской литературы, которая продолжается и сейчас.

— С какого момента мы можем говорить о литературном каноне? Современникам всегда кажется, что прошло мало времени, поэтому канона нет. А через 20 лет станет понятно, что такие-то авторы и составили канон.

— Эпохи по Якобу Буркхардту (швейцарский историк культуры и основатель культурологии. — Прим. ред.) делятся на два типа. Одни, условно говоря, холодные, например классицизм; они таковы, что уже при жизни автора понятно, кто есть кто. В другие эпохи — горячие, движущиеся, динамичные — современникам кажется одно, а потом получается другое. Пример: первая половина 40-х годов XIX века, горячая эпоха. Тогда классиками считались Кукольник в драматургии, Даль в прозе, Бенедиктов в поэзии. Всех этих людей мы сейчас не знаем, а Даля знаем только как автора словаря.

Но дело в том, что главное в бытовании литературы, в ее функционировании — это то, как именно текст доходит до читателя. Иногда это важнее, чем содержание текста. В XIX веке роман «Отцы и дети» далеко не в первую очередь был интересен читателям своими смыслами, которые обсуждаются в средней школе. Главным для современников было совсем другое: Тургенев ушел из западнически прогрессистского и вместе с тем либерального журнала «Современник» и опубликовался в консервативном журнале Михаила Каткова «Русский вестник». Это было главное сообщение, посланное читателям.

А в современной русской литературе все иначе. Простой пример: в России во главе угла всегда были толстые журналы. Дебютант, желающий стать «писателем», нес свою рукопись именно в толстый журнал. Книгу никому не известного автора издавать было бесполезно: не купят. Сейчас эпоха толстых журналов завершена, поэтому перед современным крупным издателем не стоят вопросы, что является главным, актуальным, проживет тысячу лет. Кто важнее? Да все важны! Одна литература — для путешественников, другая — для экстремалов, третья — для консерваторов, четвертая — для матерей с детьми и так далее. Вопрос «Кто важнее?» отпадает. Эпоха канона ушла навсегда.

— Получается, что свою роль в этом сыграла коммерциализация? Ведь издательское дело — это в первую очередь бизнес, для него важнее всего, какие темы, жанры более всего интересны читателям.

— Отвечу отрицательно. Ведь и в XIX веке литература тоже бизнес! Именно в XIX веке литература в России стала профессией. Ломоносов был академиком, химиком, Державин — министром, Карамзин — придворным историографом. Для них литература не была основным заработком, не была профессией, а для Пушкина уже была. Эпоха, когда литература стала профессией, четко идентифицируется — это 30-е годы XIX века. С этого момента начинается жесткая коммерциализация.

Толстые журналы того времени в каком-то смысле то же самое, что сейчас Facebook, Twitter и даже Instagram и TikTok. Это своего рода медиа, поднявшее из небытия таких людей, как Андрей Александрович Краевский, Николай Алексеевич Некрасов, в молодые годы живший впроголодь. Итак, краткий ответ: коммерциализация литературы не признак XX или XXI века, она началась гораздо раньше.

Литература умерла, да здравствует литература!

— Надо полагать, что все-таки есть какие-то отличия современной литературы от литературы классической?

— Конечно есть, очень серьезные и существенные. Из истории культуры известно, что одним и тем же термином мы называем разные вещи. Для того чтобы появилась литература именно в современном понимании, нужно было, чтобы стало возможным тиражирование текстов. Очень четкий хронологический маркер — изобретение книгопечатания, вторая половина XV столетия.

С тех пор как писательство стало профессией, литературу можно было определить уже как корпус доступных, тиражируемых и рассчитанных на эстетическое восприятие текстов. Многие и сейчас думают, что литература — это то же явление, каким оно было в эпоху Пушкина: нечто высокое, рассчитанное на эстетическое восприятие и одновременно подлежащее оплате. У этого состояния литературы, конечно, есть конец. Он в разных странах наступает в разное время; я думаю, что у нас он наступил примерно в то же время, которое я обозначил как границу между новой и новейшей литературой. Умерла ли литература? Я скажу так: литература умерла, да здравствует литература! 

Литература очень техногенная вещь, а потому обречена на перемены. Со временем она стала частью других технологических стратегий. Она есть, но совсем другая. Например, поэзия и проза — это два разных вида искусства: поэзия не может быть сериальной, не может давать постоянный заработок. Нельзя писать по три сборника стихов в год. Есть одно исключение: если у поэзии есть медиасоставляющая. Дмитрий Быков, Вера Полозкова — понятно, что здесь известность и сериальность обусловлена именно уходом в другое измерение. А поэзия как таковая ушла с радаров коммерции навсегда. Драматургия сегодня связана со сценой, с продюсированием, с другими вещами. Одним словом, современная литература — это совсем не то, что мы привыкли под этим словом понимать. 

Кроме того, у современных писателей почти нет общности, диалога, взаимодействия. Толстый журнал в России служил, если говорить современным языком, своеобразным порталом. «Современник» при Некрасове, «Отечественные записки» при Краевском, «Русский вестник» при Каткове, «Вестник Европы» при Стасюлевиче — это были платформы, где печатались поэты, критики, прозаики, драматурги, библиографы, обозреватели примерно одних политических и эстетических взглядов. Сейчас для авторов из разных литературных «цехов» (поэзия, критика и так далее) не существует постоянной территории взаимодействия.

— Какую роль в литературе играют премии?

— Премии — это инструмент иерархизации, разметки литературного поля. Спою свою обычную песню против Нобелевской премии, которая исторически вручалась по внелитературным соображениям, потому что решение принимали люди, которые очень часто не могли прочесть произведение в оригинале. Это заведомо непрофессионально! «Карузо хороший певец?» — «Нет, плохой» — «А ты откуда знаешь?» — «Да мне Вася напел»… Любая международная премия, особенно Нобелевская, устроена именно так. Далеко не всегда она имеет отношение к литературной реальности.

Герой нашего времени: куда смотрит великая литература

— Есть ли сейчас современная русская литература высоких и низких жанров?

— Это самый коварный вопрос. Есть книга Абрама Ильича Рейтблата, называется «Как Пушкин вышел в гении». На самом деле разделение на низовую/массовую/коммерческую литературу и высокую/подлинную/элитарную родилось в среде элитарной литературы. То есть это не объективная картина, которая позволяет дефинитивно разделить разные корпуса текстов, — это придумка тех, кто находится по одну из сторон баррикад. Это не значит, что Александр Вельтман лучше Александра Пушкина — он ниже рангом, конечно. Но то, что кто-то этого не видит и читает Александра Вельтмана, не является ни провинностью, ни неграмотностью.

— Хочется порассуждать о главных элементах, составляющих современную русскую литературу. Например, образ главного героя. Из школьной программы мы знаем, что в XIX веке были «маленький человек», «лишний человек». Как с этим сейчас? Появились ли какие-то новые персонажи?

— Давайте представим, а кто, например, герой нынешнего времени? В каком очень простом событии, или человеке, или цепи поступков можно было бы отразить суть времени? Герой времени — это человек, который может аккумулировать в своих поступках то, что в немецкой культуре называется Zeitgeist («дух времени»). Это могут быть очень разного масштаба личности: торговец биткоинами, например, или какой-нибудь ложный пиарщик, или миллиардер, или радикал, или террорист, или офисный планктон. Страшно интересно, что происходит сейчас. 

Вся великая литература XIX века не о прошлом. В этом ее главное отличие от современной. В XIX веке существовал четкий маркер: если о прошлом, это масскульт. Это Георгий Данилевский, Всеволод Соловьев, Евгений Салиас и прочие. Лучший вариант — это, конечно, Алексей Константинович Толстой и его роман «Князь Серебряный» об опричнине. Но все равно сравните «Князя Серебряного» и «Отцов и детей» по популярности! В XIX веке — только современность. У Достоевского нет ни одной исторической строки. У Тургенева — ноль.

Литература великая, подлинная, совершающая открытие, а не следующая вкусу, ценна именно тем, что она впервые что-то говорит. Не то, что я жду, а новое. Разглядеть героя времени — вот сложнейшая задача. В XIX веке это герой-современник, сейчас очень часто, хотя все реже, это герой недавнего (часто — советского) прошлого. Просто Россия еще не прожила ХХ век, еще не понятно, что это было за столетие: то ли великий прорыв в будущее и его крах, то ли век заблуждений и тоталитаризма.

«Нельзя уметь писать»: creative writing, авангард и мейнстрим

— Получается, литература про современных героев — клерков или майнеров — сейчас, наоборот, считается несерьезной, развлекательной?

— Низовой. Ведь это попытка накормить меня тем, что я жду. Это попытка выдать за открытие то, что и так очевидно. Я что, без литературы не знаю, что там у этих клерков происходит? Открытие в том, что за человек является героем времени.

— Можно сказать, у великих писателей было какое-то потрясающее видение, интуиция. А у современных писателей этого нет.

— Хуже! Гораздо хуже! У них все это могло бы быть, но они сталкиваются с издательскими стратегиями и creative writing.

Представьте, что через эти курсы пропустили бы русских литераторов XIX века. Мы получили бы не одного Писемского, а пятнадцать! И ни одного Толстого. Они не «умели» писать. Нельзя «уметь» писать. 

Любой авангард одноразов. Дальше он входит в тираж и становится мейнстримом. Я много лет преподаю в Школе-студии МХАТ и веду постоянные дискуссии с некоторыми своими друзьями из театральных кругов. Они говорят: «Сейчас так уже нельзя ставить пьесы, надо вот так!» Но ведь через полдня эта новизна тоже устареет. То, что наиболее ново, наиболее подвержено старению.

— Не связан ли «кризис» российской литературы с тем, что теперь пишут все, кто умеет писать, забивая информационное пространство?

— Прежде всего, нет никакого кризиса. Есть расцвет. Вторая часть вопроса верна: все пространство заполнено. Вся Вавилонская библиотеканаписана. Поэтому невозможно не то что высокое от низкого отделить, а вообще сконцентрироваться, чтобы что-то прочесть до конца.

Почему литература ничему не учит

— Как вы считаете, актуально ли еще школьникам изучать классику? И нужно ли изучать современных писателей?

— Два утвердительных ответа: и классика актуальна, и современных писателей надо изучать. Повторю: только погрузившись в современную литературу, в которой еще нет четкого деления на авторов первого ряда и всех других, можно понять, чем была классика до того, как попала в учебники, прежде чем были закреплены какие-то канонические мнения о ней. Имеет ли значение классика? Лучший способ навсегда отбить интерес к классике — твердить, что это «великое» и «самонужнейшее», как говорили в XIX веке. Да, литература — это вместилище нравственных ценностей. Но чтобы к этому прийти, нужно пройти сквозь сопротивление материала, а это очень сложно.

— Как преподавать литературу в школе, чтобы не отбить желание читать?

— Необходимо живое общение. Нужно дать понять, что литература ничему не учит. Это совершенно автономная реальность, и суждение о том, что она похожа на жизнь, ложное. Вот мы наблюдаем за раненным Андреем Болконским на Аустерлицком поле. Он умирает (вернее, думает, что умирает), а мы вместе с ним рассматриваем «высокое небо». Посудите сами, если бы в жизни (трижды не дай бог!) мы увидели бы умирающего человека — мы что, на небо смотрели бы? Это совсем другая реальность. Восприятие литературы как «настоящей жизни» подобно реакции ребенка на спектакль про Красную Шапочку. Сочувствующий добру маленький зритель кричит актрисе: «Красная Шапочка, оглянись, там волк!» Но актриса-то не должна, не может оглянуться! Есть такой анекдот: лучший зритель — это тот, кто выскочил на сцену и спас Гамлета. Но это, естественно, худший зритель.

— Каких современных писателей вы бы рекомендовали изучать в школах?

— Их очень много, можно придумать приемы для освоения очень разных писателей. Важно не усвоить сумму информации, которую дает автор, — важно научить понимать. Поэтому бесконечные споры о «золотых списках» произведений для школьников — полная бессмыслица. Я готов в десятом классе полгода читать «Евгения Онегина» и полгода — «Анну Каренину». Даже в этом случае можно добиться результата — научить любить литературу. А конкретные произведения научившийся этой любви школьник сумеет и сам прочесть, позже. И наоборот: тот, кого измочалили приказами читать великое, больше никогда не возьмет книгу в руки.