В издательстве Individuum выходит книга Квентина Тарантино «Киноспекуляции», жанр которой точному определению не поддается. Отчасти трогательные мемуары, отчасти блестящие кинокритические эссе, отчасти беспомощное бормотание с неймдроппингом в духе какого-нибудь блогера-синефила. Михаила Трофименкова она не просто подкупила именно что полным авторским пренебрежением к стилистическому единству текста и восхитительной антиполиткорректностью: критик почувствовал в режиссере братскую душу.
Ребенком Квентин Тарантино разрыдался на диснеевском мультике «Бэмби» и не смог досмотреть его до конца: уж больно невыносима была жестокость гибели матери олененка и последующего лесного пожара. Черт возьми, да то же самое произошло и со мной на сеансе «Бэмби» в ленинградском кинотеатре Госфильмофонда в ДК имени С. М. Кирова. И дело вовсе не в том, что мы с Тарантино были этакими розовыми пони. Он к тому времени уже посмотрел (в возрасте семи лет) шокировавший даже матерых кинокритиков фильм Джона Эвилдсена «Джо» о родителях, расстреливающих своих детей-хиппи. И обожал не только «Грязного Гарри» Дона Сигела, но и «Избавление» Джона Бурмена с его чудовищной сценой гомосексуального изнасилования. А я уже возлюбил и «Семь самураев» Акиры Куросавы, и «Золотую пулю» Дамиано Дамиани, и даже «Апокалипсис» Копполы, увиденный на сдвоенном сеансе — о, как бэби-Тарантино обожал двойные сеансы — фильмов ММКФ.
Забавно, однако, что Тарантино вырос исключительно на Голливуде: европейское кино он узнал позже. А мы, советские синефилы 1970-х, несмотря на железный занавес, росли именно на европейском, а не на советском кино.
Да, мы оба ходили с ранних лет на кино, по-советски говоря, «детям до 16». Благодаря сначала попустительству знакомых билетеров, потом — акселерации: вымахали этакие дылды. И оба чувствовали разницу между человечной жестокостью Сигела или Куросавы и слюнявой спекулятивностью Диснея. И оба ощущали во время просмотров недетского кино причастность к «взрослому времени», как точно формулирует Тарантино.
Воспоминания о первых киноощущениях — лучшее в книге. Точнее говоря, о тех, кто сопровождал в кино Тарантино-бэби. А это были бойфренды его юной, красивой и беззаботной мамы и ее подруг. Встречались же они исключительно с чернокожими парнями: Квентин сложил гимны двум из них, неким Реджи и Флойду. А к Флойдовым оценкам увиденных ими некогда фильмов — резонов заподозрить, что Тарантино приписал призрачному Флойду собственные афоризмы, хватает, но кто ж поймает автора за руку — приравнял оценки статусного голливудского кинокритика Кевина Томаса, которому посвящена отдельная глава «Киноспекуляций».
Флойд был еще и автором оставшегося неведомым миру бесконечного сценария вестерна о чернокожем ковбое. Как знать, не будь увлекательных показов Флойдом в лицах перипетий этого сценария, Тарантино не снял бы «Джанго освобожденного». Но совершенно точно, не ходи Квентин со своими старшими дружками в негритянские кинотеатры, он не открыл бы для себя великую актрису «блэксплуатейшен» Пэм Грир, сыгравшую главную роль в его «Джеки Браун».
Детский опыт вроде бы служит безусловным сертификатом политкорректности Тарантино. Однако же на любую корректность ему плевать. Ладно еще, что он воспевает в очерках о любимых фильмах «смелую реакционность» «Грязного Гарри», впервые выведшего на экран «новое зло» серийных убийств и простительного даже в своей гомофобии. И еще «красоту» зверских побоищ в «Дикой банде» Сэма Пекинпы, «садомазохистское упоение» «Избавления», «сексуальность насилия» Педро Альмодовара и «пьянящую жестокость» «кровавого катарсиса» «Таксиста» Мартина Скорсезе.
Мало того. Он, безусловно, объявляя великого Джона Форда записным расистом, обожает его вестерн «Искатели» до такой степени, что видит в нем матрицу таких разных-разных фильмов, как «Таксист», «Раскаты грома» Джона Флинна и «Хардкор» Пола Шрейдера. Прости, Квентин, это уже просто какая-то нездоровая фиксация на эпопее о путешествии двух ветеранов гражданской войны в поисках похищенной индейцами девушки. Впрочем, Тарантино можно все.
Даже рассуждать о том, что исполнение, пусть и гениальное, Харви Кейтелем роли сутенера Щеголя в «Таксисте» изначально фальшиво. Не было, утверждает Тарантино, в Нью-Йорке белых сутенеров — и кому, как не ему, знать об этом. Ну не было, и все. И в оригинальном сценарии Таксист расстреливал именно что банду афроамериканцев. Но ведь, подмигивает читателям Квентин, а кто бы лучше Кейтеля справился с этой ролью. То-то и оно: борьба этики и эстетики (как и отторжение любой цензуры) — подтекст, казалось бы, хулиганских эскапад Тарантино. И сам он не принимает безоговорочно в этой борьбе ни одну из сторон.
Именно об этом лучшее киноэссе «Киноспекуляций», посвященное глубокому расколу внутри того, что мы привычно воспринимаем как единый «Новый Голливуд» конца 1960-х — начала 1970-х. По Тарантино (и он, безусловно, прав) то блестящее режиссерское поколение распадалось на «киношпану» (Джон Кассаветис, Артур Пенн, Хэл Эшби, Ричард Раш и другие) и «антисистемщиков» (Коппола, Скорсезе, Лукас, Спилберг и другие). Первые демонтировали жанр, сокрушали американскую мечту, демифологизировали «американский фашизм». Вторые возрождали голливудский жанр вкупе с американской мечтой, прекрасно понимая, что, как говорит Тарантино, уйме людей хочется смотреть «фильмы о гигантских муравьях». Кто был из них прав? И те, и другие, и прежде всего любители фильмов о гигантских муравьях. А еще больше прав умница Тарантино, своей сбивчивой речью прижавший к сердцу и тех, и других, и третьих, и даже гигантских муравьев.
