Как Норман Мейлер не написал великий американский роман, но создал «роман реальной жизни»
Сто лет назад, 31 января 1923 года, родился большой американский писатель Норман Мейлер. Бунтарь, эпатажник, скандалист, нарцисс, солдат, мачо, политик, блестящий стилист, посредственный режиссер — чем дальше уходит ХХ век, тем вернее Норман Мейлер из писателя-классика превращается в одного из персонажей утраченного бунтарского времени.
Мейлер родился в Нью-Джерси, рос и воспитывался в Бруклине, изучал аэронавтику в Гарварде и ушел на войну в 21 год, чтобы написать великий американский роман, нечто сравнимое с «Войной и миром». Он воевал на Филиппинах, и его роман «Нагие и мертвые» (1948) считается одной из лучших книг о Второй мировой. Мейлер втягивает читателя в рутину войны, ее разлагающееся и разлагающее чрево, где бои с японцами лишь изнанка войны с самими собой. Война, по Мейлеру,— «это прежде всего скука и рутина, уставы, наставления и инструкции, но в войне есть и нечто необъяснимое, подобное обнаженному бьющемуся сердцу, глубоко затягивающее того, кто оказался вовлеченным в нее».
Вот это необъяснимое он и пытался объяснить себе всю жизнь и всю жизнь ввязывался в любые войны и драки. Там, где войн не было, он начинал их сам: занимался боксом, собачился с феминистками («я их не люблю по идеологическим соображениям»), с леваками, был женат шесть раз, на одну из своих жен набросился с ножом, лежал в психушке, баллотировался в мэры Нью-Йорка, выступал против войны во Вьетнаме. Был одним из создателей газеты The Village Voice — причем сам развозил номера газеты по киоскам и заставлял продавцов взять больше экземпляров, чем они хотели. Его колонка в The Village Voice называлась «Быстро», и в ней он оскорблял кого хотел, в том числе читателей. Телеэфир, где Гор Видал и Норман Мейлер самозабвенно ненавидят друг друга, соревнуются в убийственной язвительности (Гор Видал, в частности, сравнивает своего оппонента с Чарли Мэнсоном), до сих пор смотрится лучше всех фильмов, которые пытался снимать Мейлер.
Его всегда интересовал «бунтарский императив», мужская культура, насилие, насилие в любой форме: возможно ли сдержать ярость? Возможно ли не убить, глядя в лицо врага? Возможно ли убить? Правда ли, что убийство «всегда содержит в себе сексуальные мотивы»? Писательство — тоже насилие. Возможно ли заставить читателя испытать то, что испытывает автор или герой? Чтобы понять природу насилия (а значит, и человеческую природу), Мейлер писал романы от имени беса («Замок в лесу», 2007) и от имени Иисуса («Евангелие от Сына Божия», 1997), интересовался марксизмом и троцкизмом, писал о Кеннеди и о Мэрилин Монро, о ЦРУ и Вьетнаме. У него всегда были свои счеты с патриотизмом и патриотами, и никогда он не пытался свои противоречия с властью разрешить — только усугублял их.
Галлюцинации «Американской мечты» (1965), пошловатый нуар «Крутые парни не танцуют» (1984), жизнеописание Ли Харви Освальда (1996), Пикассо (1995) и Мэрилин Монро (1973), дикое путешествие по Аляске в романе «Зачем мы во Вьетнаме?» (1967) — Мейлер брался за разные темы, надеясь создать «великий американский роман» или просто заработать денег. Хотя его (наряду с Томом Вулфом и Хантером Томпсоном) главной заслугой считается создание «новой журналистики», которая в 60–70-е как раз и стала своего рода «великим американским романом»: в основе ее лежали подробные и тщательные расследования, расспросы свидетелей какого-то события, но из этого привычного сора росла настоящая бунтарская поэзия. Обе свои Пулитцеровские премии он получил за документальные работы, «романы реальной жизни»: за «Армии ночи» (1968), рассказывающие об антивоенном марше, и за криминальный роман «Песнь палача» (1979), основанный на жизнеописании убийцы, своеобразное американское «Преступление и наказание». Мейлер всю жизнь изучал дрожащих тварей и тех, кто имеет право. Себя относил, вероятно, к последним: видел свою миссию в том, чтобы помогать Богу. К старости, так и не получив Нобелевской премии, он признавал, что его больше не занимает идея «великого американского романа»: Америка, утверждал он, слишком многослойное общество, чтобы его можно было «объять единым литературным произведением».
Но, конечно, он хотел ее объять, догнать и объять еще раз. Он любил ее и ненавидел, он злился на нее, но был ее голосом. Даже в романах, формально к Америке не относящихся, как «Вечера в древности» (1983) — попытка «вызвать духов» Древнего Египта,— или «Евангелие от Сына Божия», он все равно размышлял о привлекательности насилия, рассматривал сломанные социальные механизмы и постигал природу власти. Не так важно, в каком времени и в каком месте социальные механизмы сходят с ума. Важно, что с этим можно сделать. Мейлер пытался понять, как взаимодействовать с обезумевшим обществом: возбуждать его и издеваться над ним? Презреть социальные нормы, как хипстеры в его манифесте «Белый негр» (1957)? Как можно ответить на ситуацию, когда «общество вынуждено жить в страхе перед мгновенной гибелью в ядерной войне, сравнительно быстрой смертью от рук государства... или же в противном случае обречено на медленное умирание под воздействием удушающего всякий творческий или бунтарский порыв конформизма»?
В его последней книге, «Замок в лесу», героем был вселившийся в эсэсовца бес, обиженный на своего хозяина. Он рассказывал читателю дикую, ядовитую, буйную историю о детстве и отрочестве Адольфа Гитлера, не делая выводов: ответов, объяснял он, не существует. Есть только вопросы.
Норман Мейлер умер в 84 года. Он всю жизнь задавал вопросы — точные, глупые, эпатажные, риторические, громкие, хамские, несправедливые. Ответов не нашел. Великого американского романа не написал. Прожил его.
