Как на Сахалине появился культ Чехова

Пароль "Сахалин" - отзыв "Чехов". Узнай великий русский писатель, что он теперь "туристический бренд" каторжного острова, которому посвящена его горькая и страшная документальная книга, - не пожалел бы в ответ своей обычной иронии пополам с сарказмом. Но факт остается фактом: на сегодняшнем острове Сахалин имя Чехова возведено не просто в бренд - в самый настоящий культ. Даже новый аэропорт - и тот назван в его честь.

Повсюду мемориальные доски и скульптуры. Работают целых два чеховских музея. Один в Александровске, бывшей столице острова. Второй в Южно-Сахалинске - нынешней. Плюс отдельная экспозиция в областном краеведческом. Есть огромный Чеховский культурный центр, а вокруг него - парк со скульптурами персонажей самых известных произведений писателя. Публика около них фотографируется, а на выставки валит валом и пишет восторженные отзывы...

Сахалинцы спасли Антона Павловича от участи бессмысленной "картинки на магнитике".

Работа на износ

В школе чеховский "Остров Сахалин" не проходят. Чтиво это тяжелое даже для взрослого человека, да и хватает в нем "контента 18+". Поэтому многие посетители честно признаются: знают книгу сугубо понаслышке. Их за это не стыдят. Но пробел - восполняют. В Александровске и Южно-Сахалинске тебя просто берут за руку и ведут трудным путем, который проделал Антон Павлович в своей поездке на остров. Чтобы можно было воочию увидеть то, что он наблюдал и пропустил через себя в те переломные для него как писателя и как человека три месяца и два дня. Дают все это ощутить с той же болью, как и ему, через "не хочу!" и "не верю!"

Это, пожалуй, самая важная экскурсия и для приезжих, и для своих. Путешествие во времени, в пространстве, вглубь себя.

Чехов во время своей экспедиции работу проделал колоссальную. Побывал везде - в избах и больницах, в тюрьмах и на кое-как освоенных участках, у коренных жителей и властных персон. "По воспоминаниям, Сахалин представляется мне целым адом. Сделано мною немало. Хватило бы на три диссертации. Я вставал каждый день в 5 часов утра, ложился поздно и все дни был в сильном напряжении от мысли, что мною многое еще не сделано. Я имел терпение сделать перепись всего сахалинского населения. Мною уже записано около десяти тысяч человек каторжных и поселенцев. Я объездил все поселения, заходил во все избы и говорил с каждым. На Сахалине нет ни одного каторжного или поселенца, который не разговаривал бы со мной", - писал издателю А.С. Суворину 9 декабря 1890 года по свежим следам поездки.

Чехов приехал сюда 30-летним столичным литератором, известным публике по юморескам, рассказам в толстых журналах, пьесам. Но был своей славой не слишком доволен, стремился "найти себя" в чем-то более серьезном и важном. Целый год собирался с силами и готовился к поездке. Хотел глубоко исследовать историю и быт сахалинской каторги - особенно потому, что чувствовал (и неспроста) явную фальшь в бравурных рассказах об успехах "новой колонизации" силами заключенных и ссыльных. Добирался сюда 80 дней на перекладных через Сибирь и Дальний Восток, посуху и морем. И работал здесь не как заезжий "барин", именитый и пресыщенный литератор, а как репортер и социолог, этнограф, доктор, историк. Как гражданин и подлинный гуманист, будут говорить позже литературоведы. Все проще - как абсолютно честный человек, привыкший смотреть правде в глаза и ставить точные диагнозы.

Это читатели увидели сразу же, с первых глав, напечатанных в журнале "Русская мысль" в 1893 году (полностью книга вышла в 1895-м).

Скальпель писателя

Чехов понимал, на что идет. Еще до поездки писал Суворину: "У меня такое чувство, как будто я собираюсь на войну. Так как я вооружен одним паспортом, то возникнут столкновения с предержащими властями..." Книга вызвала в просвещенной России шок и ужас, а у цензоров и властных персон - ярость. Тяжелая штука - правда...
Знаменитый писатель не просто "водил пером по бумаге" и "изучал источники" в тиши библиотек. Это была работа врача, который - как в описанном им случае в сахалинской тюремной больнице - старым и затупленным скальпелем все-таки вскрыл огромный 40-летний гнойник.

Книга сдвинула с мертвой точки то, что не менялось десятилетиям. То, чего не смогли добиться ни адвокаты, ни демократы, ни ораторы и публицисты. Заставила смягчить каторжный режим, в 1893 г. запретить телесные наказания для женщин. Были пересмотрены правила заключения браков, стали не настолько жестокими и унизительными условия жизни ссыльных женщин. Отменена смертная казнь каторжан. По следам писателя на Сахалин тут же поехали многочисленные комиссии, которые вынуждены были признать изложенные в книге факты и положить конец особенно гнусным злоупотреблениям (к сожалению, далеко не всем).

10 апреля 1906 года, уже после смерти писателя, вышел закон об упразднении каторги на Сахалине, а спустя два года - остров был открыт для вольного заселения.

Память и бронза

О Чехове на Сахалине рассказывают умно, подробно и без банальностей. Искренне. С огромным уважением и любовью.
Среди энтузиастов, которые в середине прошлого века задались целью воссоздать атмосферу тех времен и вернуть Сахалину настоящего, нешаблонного, не "бронзового" Чехова, первую скрипку играл человек, который стал родоначальником целой музейной династии. Илья Григорьевич Мироманов (1903-1988) сумел то, о чем можно только мечтать, - передал свое дело по наследству, буквально из рук в руки. Сначала сыну, Георгию Ильичу (1935-1992), а затем и внуку Темуру Георгиевичу, который и по сей день работает в чеховском музее заместителем директора ("сбежал из директоров, когда самые важные проекты осуществил, с радостью занялся наукой!").

Для филолога, школьного учителя-словесника, а главное - беззаветного патриота Сахалина Ильи Григорьевича Мироманова Чехов был кумиром. А музей, исторические изыскания и краеведение - призванием и смыслом жизни. Когда столицей Сахалина после Второй мировой войны вместо исторического Александровска (в царские времена - поста Александровского, куда и прибыл в свое время Чехов) сделали Южно-Сахалинск (бывшее село Владимировка, о которой в книге лишь несколько строк), краеведческий музей тоже перевели туда. Но александровцы жизнь без своего музея не представляли. Мироманов-старший, который после выхода на пенсию работал библиотекарем, вместе с группой энтузиастов (учителем истории Юрием Ивановичем Гориным, художником и таксидермистом Валентином Ивановичем Воробьевым и другими) создали чеховский музей на общественных началах. В паре комнат деревянного дома, где Чехов согласно мемориальной табличке якобы жил в июле-сентябре 1890 года (гораздо позже Георгий Мироманов установит, что это не так). Жителям дома после настойчивых обращений общественников дали новые квартиры, а здание поделили между библиотекой и народным музеем. "Государственный" статус ему присвоили только через 11 лет. Что не мешало его создателям постоянно общаться с хранителями музеев в Москве и Ялте, с племянником писателя Сергеем Михайловичем и сестрой Марией Павловной...

Одна из самых поразительных находок случилась в 1978 году, когда из пачки старых телеграмм, которые при сносе обветшавшего здания почты рабочие несли на помойку, вывалился бланк с кратким сообщением: "Приехал. Здоров. Телеграфируйте. Сахалин. Чехов".

Династия подвижников

Чехову было о ком и о чем писать. Создателям музея - о ком и о чем хранить память. Дед, сын и внук работали, подхватывая друг у друга идеи, продолжая один другого. Мироманов-старший успел создать целый музейный комплекс: изба, в которой жил Чехов, присутственное место, "станок", где меняли лошадей и были камеры временного содержания для неопознанных беглых каторжников и бродяг...

А Георгий Ильич добился открытия уже в Южно-Сахалинске нового народного музея, посвященного одной книге, - можно не пояснять, какой.

Темур Георгиевич рассказывает: отец рождал идеи одну за другой ("все эти нынешние компьютеры нервно курят в сторонке по сравнению с его мозгом!"). Георгий Ильич решил воссоздать бюст Чехова в немецком городке Баденвайлер, где писатель скончался и был отпет в кирхе, откуда в вагоне "Живая рыба" его привезли хоронить в Москву. Бюст в 1908 году поставили по инициативе К.С. Станиславского в местном курпарке, а во времена Первой мировой отправили на переплавку - бронзы для пушек, видите ли, не хватало. Как человек с Сахалина убедил немецких бюргеров восстановить памятник на опустевшем постаменте - история для отдельной статьи. Как на собственные средства заказал бюст у сахалинского скульптора Владимира Чеботарева, как вез его на автомобиле через всю Россию, Венгрию и Австрию. Как торжественно установил бюст в Баденвайлере...

От отца Темур Георгиевич, по его словам, унаследовал "несдержанность" и холерический взрывной нрав. От деда - "нудность в хорошем смысле", дотошность. А что его привлекает в характере Чехова? Больше всего, говорит Мироманов, "настойчивость и упертость". Умение доводить дело до конца.

Темур Мироманов возглавил музей в Александровске-Сахалинском после деда. И, как сам говорит, "с молодым задором и на голубом глазу" буквально штурмом взял в 1989 году федерального министра культуры Юрия Мелентьева, который приехал на остров в командировку. После разговора с министром напрямую, в обход прочих инстанций, и написанного за ночь убедительного письма-обоснования музей в Александровске "Чехов и Сахалин" был включен в общероссийскую программу "Наследие" и получил карт-бланш на свои великие планы.

"К величайшему сожалению, - говорит Темур Мироманов, - дед до открытия музейного комплекса совсем немножко не дожил. Родина меня призвала на его место, я претворял в жизнь то, что им было задумано. 23 сентября 1990 года, в дни празднования столетнего юбилея пребывания Чехова на острове, мы эту экспозицию наконец открыли". Знаменитый скульптор Михаил Аникушин специально для Сахалина сделал и прислал памятник Чехову.

Дело сильно затормозили 90-е годы. "У меня на 11 лет замерло все", - рассказывает Темур Мироманов. Сдвинуться с мертвой точки удалось только в начале 2000-х, когда "пришли неравнодушные губернаторы", а главное - в казне появились хоть какие-то средства.

Последнее из зданий комплекса открыли в 2017 году.

- После 1991 года несколько раз у меня был такой, наверное, упадок сил. Хотелось все бросить, - рассказывает Темур Георгиевич. - Сам себя уговаривал, что бесполезно объяснять и дергаться. И знаете - мне пару раз во сне Чехов привиделся. Один раз мельком пальцем погрозил, а в другой - пристыдил: что ж вы, батенька, взялись, а закончить у вас не получается. Ну так вы уж постарайтесь, постарайтесь. И исчез. Стыдно мне стало. Да, мистика, да, подсознание, но все равно...

Без крыльев и нимба

Идешь по музею чеховской книги, экскурсовод ведет рассказ - как былину или песню слагает. И вдруг откуда-то сбоку - надсадный чахоточный кашель и звон кандалов. Всего лишь звуковой ряд в мастерски сделанной "инсталляции" с фигурами каторжников в камере - но пафос разбивается вдребезги.
И так - во всем.

В литературных музеях, убежден Темур Георгиевич, особенно важно не создавать у посетителей ощущения, что великие писатели - небожители, у которых "между лопаток чешется, потому что крылья пробиваются, а над головой светится нимб, они не пьют, не едят, не грешат..." Сам он на своих экскурсиях пафос всегда старается сбить. Мелкими деталями, подробностями. Например, сохранившимся счетом Чехова за гостиницу в Екатеринбурге по пути на Сахалин. За три дня в этом счете, кроме лимонов, свечей и ужинов, указана водка - на 27 копеек при том, что целое ведро стоило тогда 40 коп. Обедал писатель, конечно, не в одиночестве, человек он был гостеприимный и компанейский. "Это не пропаганда алкоголизма - но надо понимать, что он был молодой и красивый 30-летний мужчина, который после тяжелой дороги снимал с себя стресс".

Или вот известная цитата - что на Сахалине "вообще климата нет, только дурная погода". Смотришь, говорит Мироманов, в окно - 23 градуса тепла, яркое солнце, люди едут к морю купаться... Кое-кто всерьез обижен "поклепом"! Но Чехов-то написал это под впечатлением от утомительного пешего пути в отдаленное село - сломалась бричка, лил дождь, его титулованным спутникам, начальнику острова и Приамурскому генерал-губернатору, предоставили комнату с кроватями и сухое платье, а писатель спал на полу в чулане, промокший и продрогший. Вышел на улицу, в ночь - "и нутро мое испытало горечь, как от прогорклого масла"...

Без Сахалина, который Чехов пропустил через себя, не было бы самых сильных, самых горьких и мудрых его книг. Начальница ялтинской женской гимназии Варвара Константиновна Харкеевич вспоминала, как уже незадолго до смерти на одной из литературных вечеринок кто-то спросил его, отчего о Сахалине у него - только книга и рассказ "Гусев". "Чехов ответил на это какой-то шуткой, потом встал и долго задумчиво шагал взад и вперед по столовой. Совсем неожиданно, не обращаясь ни к кому, сказал: "А ведь кажется - всё просахалинено..."