Издатель «Горького» Борис Куприянов подвел неутешительные итоги 2022 года
Подведение итогов года — одно из самых бессмысленных занятий, замешанное на тщеславии и наглости. Ты выставляешь напоказ свои достижения да еще думаешь, будто они кому-то интересны. Но в конце 2022 года слова «подведение итогов» звучат особенно вызывающе и наивно. Во-первых, год этот еще не кончился и, когда кончится, неизвестно — во всяком случае, точно не по календарю, а во-вторых, в этом году не было субъекта, который с чистой совестью сказал бы, что он что-то там сделал сам.
Но если все же попытаться охарактеризовать все случившееся применительно к культурному и литературному полю России (а только про это мы можем говорить и по закону, и по совести), то самым подходящим словом будет — поражение. Поражение не для одной группы или там полюса, но поражение для всех. Никаких бенефициаров на 31 декабря не было. Поражение потерпели правые и левые, либералы и патриоты, державники и анархисты, и те, кто был к нему готов, и те, кто был уверен в победе.
Уже весной почти всем участникам процесса стало ясно, что привычные практики просвещения больше не работают. Кроме того, сама стратегия просвещения оказалась под сомнением. Это вызвало сколь ожесточенные, столь и бессмысленные споры, что неудивительно: говорить оппонентам, что они 20 лет действовали неправильно и добились результатов, обратных желаемым, — нагло и грубо, но и признаваться в собственных ошибках стратегического масштаба тоже очень обидно.
Проповедуемые нами (вами) гуманистические ценности рассыпались за один день. Люди просто не могли заставить себя читать. Книжные истины стали казаться ложью, поскольку они утверждали одно, а практика оказалась совсем другой. О повсеместно царивших апатии, испуге, беспомощности наглядно говорят цифры. Выручка книжных магазинов с 24 февраля по 15 марта упала вдвое. Только в конце марта люди вернули себе возможность читать. Кстати, такой же спад был в конце сентября.
Прогрессоры от культуры, верившие в неминуемые перемены к лучшему, лишились своего главного аргумента: «за последние десятилетия люди перестали кушать друг дружку». Ан нет, с первым же выстрелом расчеловечивание, как реликтовый зверь, выползло из болот и оврагов: мы оказались достаточно первобытными, чтобы... чтобы не читать Толстого, а слушать нечто другое — то, что льется из телевизора.
Легенда о духовной независимости культуры рухнула как-то сама собой на фоне отмены выступлений музыкантов, изгнания талантливых режиссеров и актеров из государственных театров (а других у нас почти не осталось), унизительного заклеивания в полиэтилен книг, написанных иноагентами (слово-то какое). Правда, оказалось, что тот тонкий культурный слой, копившийся все последнее двадцатилетие комфорта и благоденствия, конечно, слишком тонок, но... пожалуй, все же недостаточно, чтобы взять его и отменить. В кафе, дома и на радиостанциях больше слушают опальных музыкантов, чем певца Шайтана, по-прежнему смотрят фильмы с любимыми актерами, читают те книги, которые нравились и нравятся, видят в Youtube тех журналистов, которым привыкли доверять, а не тех, что 24/7 визжат из всех утюгов. И это, конечно, тоже поражение, пусть и другого лагеря.
Но далеко не все так прочно и безмятежно. Наше культурное сообщество оказалось куда более уязвимым, и наружу, как тот самый первобытный зверь из оврага, поползли старые навыки. Деятели культуры и литературы вдруг стали очень «аккуратными», куда более аккуратными, чем того требовали от них контролирующие органы. Были случаи, когда с полок в книжных магазинах (очень немногих) и библиотеках (говорят, что многих) убирали книги «неблагонадежных» авторов. Сами, без спущенных сверху списков, без начальственных распоряжений, да еще так ретиво, что с полок пропали и Акунин с Поляриновым, которые даже в списках иноагентов не значатся. Заодно почему-то спрятали и патриотическую писательницу Погодину-Кузьмину. Самоцензура опасней, чем цензура (запрещенная в России согласно Конституции). Самоцензура прокладывает дорогу цензуре, подготавливает общество к ограничениям, делает допустимыми изъятия и запреты. И, как показывают приведенные примеры, прятать и запрещать будут не по партийным спискам, а по особому административному чутью, рабскому, лакейскому страху «как бы чего не вышло». Даже демонстративное заворачивание книг иноагентов в бумагу — уже уступка этому страху. Принятие, как и наличие, ограничений означает поражение общества.
Отдельно следует отметить вступившие в силу законы о контроле за иноагентами и о запрете ЛГБТ-пропаганды, поскольку они в том числе касаются и книжного дела. Допустим, логика властей, запрещающих свободное распространение книг, написанных теми, кого сами власти признали иноагентами, понятна. Но причем тут представители ЛГБТ? И почему именно сейчас началась такая борьба с их нормализацией, что о них даже в книгах упоминать нельзя? Нам говорят о защите традиционных ценностей, но нет более враждебных по отношению к ЛГБТ традиций, чем те, что царят в русской тюрьме и на зоне. Неужели нам хотят привить именно такие ценности? Не потому ли в прошедшем году российскую эстраду вновь захватили приблатненные исполнители типа Газманова? Если мои предположения верны, то это и не поражение даже, а катастрофа! Нет, в это верить совсем не хочется.
Пойдем дальше и посмотрим, что происходит с книжными фестивалями и ярмарками. КРЯКК — важнейшую негосударственную ярмарку, которая проходит не в столицах, — в этом году отменили. Решение организаторов понятно. Для негосударственной ярмарки идеологическое вмешательство смертельно опасно, любое давление со стороны уничтожает самое главное — ее независимость. Учредители решили, что риски такого давления слишком высоки, а превращать ярмарку в место политической борьбы — это неправильно. Пожалуй, Фонд Михаила Прохорова принял верное решение, хотя, конечно, очень жаль, что важнейшее книжное событие за Уралом не состоялось. Питерский книжный салон сохранил завидную верность себе — как был бессмысленным, скучнейшим событием, так им и остался. Фестиваль на Красной площади и ММКВЯ (из ее названия выпали какие-то буквы, то ли М — международная, то ли В — выставка) в виде исключения сумели если не стать лучше, то по крайней мере не просесть. Про ярмарку интеллектуальной литературы Non\fiction промолчу, так как долгие годы имел к ней прямое отношение. Беда была и с небольшими региональными фестивалями. В прошедшем году их либо отменяли, либо подвергали очень жестким цензурным ограничениям, либо вместо книжного события проводили что-то совсем другое. Правда, в Петербурге и Москве возникло много книжных микрофестивалей и микроярмарок: во дворе «Подписных изданий», в кафе «Март», на «Фабрике», в ДК «Рассвет», в Переделкине, на «Артплее». Порой совсем крохотных, с участием двух-трех издательств. Эти горизонтальные связи оказались полезны и для издателей, и для читателей. Есть надежда, что в будущем году из всего этого получится нечто большее. Пока же и это — все то же поражение. Ярмарки и фестивали в 2022 году оказались слабее, чем в доковидные времена. И дело не в количестве посетителей, а в итогах, банально исчисляемых в рублях. Они не только не выросли, но порой и сократились, несмотря на существенное удорожание книг.
Трансформация премиального книжного процесса началась задолго до 2022 года. Полтора года назад Рич, музыкант не близких мне политических взглядов, заметил, что если раньше премия «Нацбест» была цирком, то теперь превратилась в балаган. Тут и добавить нечего. В этом году «Нацбест» проводить вообще не стали. «НОС» тоже отменили. «Большая книга» стала... не очень большой. Все три ее призовых места в этом году получили авторы биографических книг. Вообще в России существуют тысячи книжных премий, учрежденных в честь множества писателей, которыми так богата наша страна. И кто их знает, про что они: премия Дельвига, Белинского, Лескова, Патриаршая, МВД и еще тьма других. Но они больше не отражают процесс развития литературы, хотя раньше и описывали какое-то поле. Теперь — нет. И это также поражение, хоть и подготовленное ранее, но наступившее в 2022 году.
Последние несколько лет — начиная примерно с 2016—2017 года — у нас был расцвет и изобилие всякой литературной критики, которой занимались самые разные люди, пусть и не всегда понимавшие, что это такое. Но по крайней мере это были именно разные люди, стоявшие на разных позициях: профессиональных, политических, этических, эстетических, формальных, рекламных, филологических, самовосхвалительных и так далее. Кто-то анализировал авторский успех, кто-то язык, кто-то демонстрировал себя, кто-то разъяснял авторскую (и свою) политическую позицию, кто-то пересказывал сюжет, кто-то даже пытался объяснить, о чем, собственно, критикуемая книга и как ее можно прочесть. Вся эта, может, и не самая лучшая критика — умерла. Сейчас уже (почти) бессмысленно пользоваться старыми практиками и приемами. Любой анализ сводится к обозначению «свой — чужой», как в системе радиоэлектронного опознавания в военной авиации. Даже похвала со стороны представителя противоположного лагеря воспринимается как хула, а критика из своего лагеря — как измена. Читатели расположились по лагерям, как заряженные частицы в магнитном поле, и ни о какой объективности речи уже быть не может. Как будто в мире существуют несколько постмодернистских Гамбургов, каждый со своим отдельным счетом.
Наше литературно-книжное сообщество не справилось не только со страхом, но и с ответственностью. Споры между уехавшими и оставшимися молниеносно перекинулись и на культуру с литературой. По общепринятой теперь ущербной бинарной логике сообщество постоянно делится, как разрезанный червяк. И делится не только по основному вопросу, но и по многим другим. Например, насколько вы радикальны в основном вопросе? Удивительное дело — общество и так бинарно разделено, однако привычка делает свое дело и оба лагеря продолжают делиться. Между тем отъезд не снимает с уехавшего ответственность за то культурное состояние, в котором сейчас пребывает Россия. Это поражение, и нам еще долго надо будет учиться нести ответственность за себя и за то общество, в котором мы живем.
Так что солидарность тоже, как оказалось, — не самая сильная черта нашего книжного и литературного сообщества. Литераторы, книжные магазины, СМИ делятся не на две, а на гораздо большее количество групп, или, точнее сказать, по разным линиям размежевания: оставшиеся — уехавшие, поддерживающие — не поддерживающие, молчащие — не молчащие. С уехавшими, поддерживающими и не молчащими (с любой стороны) все понятно. Но большинство членов сообщества не придерживаются этих трех радикальных позиций. И именно от них требуют невозможного: публично определиться с позицией, что практически очень трудно и почти наверняка повлечет за собой тяжелые последствия. Не мне судить о степени радикализации чьей-то частной позиции, но кажется, что находящиеся в безопасности не могут требовать публичных откровений от людей, пребывающих в совсем другом положении.
Может быть, у кого-то создалось впечатление, будто где-то все же есть какие-то победы, например в лагере Z-поэзии (не уверен, что это самоназвание, но очень подходит им по стилю). Боюсь накликать на себя проклятья, однако на самом деле и это не так. Эта группа транслирует всего два сообщения: 1) рассказывает о грандиозной победе и «народной любви» и 2) ноет, что у нее мало ресурсов, денег, эфирного времени, пространства, денег — и поэтому мало побед и «народной любви». Такая позиция при иных обстоятельствах могла бы претендовать на успех, но в их случае она комична. Z-поэты хорошо выучили завет «Афиши»: «Как скажем, так и будет». Однако «Афиша» конструировала будущее, а Z-поэты только говорят. При этом они уверены, что все ими сказанное есть истина: «нас все любят», «мы настоящая поэзия», «мы замечательная поэзия» и т. д. Как будто это не надо сперва доказать. Между словом и событием все же есть разница. Могу посоветовать им выкладывать как можно меньше фотографий со своих мероприятий (на которых можно посчитать присутствующих по головам) и не называть цифр (поэт Караулов сообщил, что главное «место силы» группы, «Бункер на Лубянке» — не самое оригинальное название, — не может вместить больше 60 человек, а это, как ни крути, никак не стадион, пусть даже школьный, хотя поэты на стадионах скорее казус, чем норма).
Говорить — проще, чем делать, но когда они наконец что-то делают, то получается так себе. В конце сентября один ученик литературной школы Захара Прилепина написал песню, чем тут же горделиво похвастались его наставники. Ничего особенного, обычный набор штампов, но самое показательное в ней — название: «300 000 спартанцев»... Вся подготовка на хуторе, весь их культурный бэкграунд, все эти «Уроки русского», все пресловутые «смыслы» (во множественном числе, как они любят говорить), вся «верность» традициям выразились в этих трех словах: составном числительном и существительном. Для меня они — гимн всей этой формации, в них — незнание и непонимание культурных символов, пошлость, унылый призыв к смерти и восхищение ею. Даже подвиг они видят как что-то мутное и неинтересное. При любых условиях эта поэзия не будет настоящей. Она глубоко вторична и напоминает современные российские фильмы про Великую Отечественную войну. Мне кажется, что некрофилия, присутствующая в каждом втором их произведении, идет не от НБП с ее, как утверждают многие критики, вызовом и желанием невозможного, а представляет собой искаженное, ложное детское воспоминание о советской мужественной скорби и достоинстве, от непонимания, превращенного в тягу к смерти — подобно тому, как советское «лишь бы не было войны» трансформировалось в нынешнее «можем повторить». И это тоже заведомое поражение.
К тому же, видимо, ресурсы, выделенные на «развитие патриотической культуры», оказались скромными. Еще до Нового года среди Z-поэтов начались драчки и взаимные претензии. Как и в ненавистных им «либеральных кругах» (в чем апологеты «новой» поэзии абсолютно уверены), и тут сложилась тусовочка не самых талантливых, но самых громких представителей, которые полностью приватизировали «патриотизм», активно им торгуют и тщательно выбирают, кого допускать, а кого не допускать к ресурсам и аудитории. По поводу аудитории тоже есть вопросы, но если мы предположим, что она имеется и число ее превышает пресловутые 60 человек (поэтическая антология, согласно заявлению ее составителей, продана по предзаказу в количестве то ли 3500, то ли 35 000 экземпляров, что забавно — как все это рассылать заказчикам?), то она все равно не влияет на литературный процесс. Склоки — пример не победы, а поражения.
Наконец, проиграл язык! Причем помимо сокращения его поля, поскольку по-русски стали меньше читать и издавать, и не только в самой России. Язык «обогатился» новыми словами и понятиями: «передок», «прилет», «за лентой». Нам свойственно подпадать под обаяние профессиональных терминов, меня до сих пор завораживает «легли на створ инкерманских мая́ков». Но «передок» — слово, как ни странно, бесполое, в отличие от брутальной «передовой», ибо передовая — это позиция.
Чистого искусства сегодня не осталось, оно иссякло, невозможно более быть нейтральным. Кажется, настало время, когда надо проиграть, просто сохраниться, писать «в стол», издавать мизерными «клубными» тиражами. Развивать горизонтальные связи...
Думаю, я перечислил не все наши поражения, наверняка есть и другие. Но главное из них — не все эти проблемы с печатью или бумагой, а поражение читателей. За два года книги подорожали на 40%. Это выше официальной информации об уровне инфляции. Это никому не выгодно — ни издателям, ни продавцам. За последние 25 лет книги в России подорожали более чем в 20 раз. Средняя цена выросла с 50 рублей до 1000, то есть даже с поправкой на инфляцию, «индексы Биг Мака», изменения курсов валют — это все равно более чем в два раза. Кроме того, по разным причинам многие книги стали просто недоступны для русскоязычного читателя.
Все так плохо? Нет, конечно, у многих литераторов и издателей есть личные победы. Появляются независимые книжные магазины в Архангельске и Уфе. В Питере заново открылся Дом Книги, обновленный и очеловеченный (в отличие от московского, стремительно возвращающегося в 90-е). «Подписные издания» готовят для нас замечательный магазин в Нижнем, а также сюрпризы в Питере. Но всего этого могло быть больше, все это могло быть многоцветнее, интереснее.
Скорей бы уж этот 2022 год закончился, по-настоящему закончился.
