Историю Хироо Оноды в том или ином виде знают примерно все! И вот почему вы должны знать ее в деталях

Историю Хироо Оноды в том или ином виде знают примерно все, но на всякий случай напомню ее в самых общих чертах. Хироо Онода — тот самый офицер японской армии, который отказался признать окончание Второй мировой войны и до середины 1970-х продолжал партизанить в джунглях на маленьком островке Лубанг в Южно-Китайском море. Он не просто спрятался в хижине и питался кореньями, как мог бы сделать на его месте какой-нибудь дезертир, Хироо Онода в самом деле терроризировал военных, полицию и местных рыбаков, совершая весьма успешные вылазки за провизией и оружием.

Десятилетиями его пытались убедить в том, что война окончена, он может идти домой: с вертолетов сбрасывали газеты с новостями, а через репродукторы передавали разнообразные сообщения, которые должны были вразумить полубезумного воина. Все это он считал ложью, списывая ее на коварство и подлость врага, неспособного справиться с ним на поле боя.

Дело в том, что у Хироо Оноды был приказ: во что бы то ни стало удерживать позиции на островке Лубанг. И соответственно, отменить его может только его непосредственный командир — майор Императорской японской армии Ёсими Танигути, что тот наконец и сделал в 1974 году.

На родине Хироо Оноду встретили как героя — по крайней мере, на официальном уровне. А вот для многих рядовых соотечественников он стал олицетворением прискорбного милитаристского прошлого, не героем, но одной из множества жертв патриотической пропаганды, зашедшей слишком далеко, и превратно понятого чувства воинского долга.

Если верить немецкому режиссеру Вернеру Херцогу (а верить ему можно далеко не во всем), в 1997 году они с Хироо Онодой лично встретились в Японии. Прошла четверть века, впечатления от этой то ли вымышленной, то ли реальной встречи воплотились в небольшом романе «Сумерки мира» (Das Dämmern der Welt; русский вариант заглавия принуждает вспомнить «Сумерки богов», Götterdämmerung; в англоязычном же издании книга Херцога превратилась в The Twilight World, «Сумеречный мир», — вероятно, чтобы все-таки избежать тревожных ассоциаций).

Хироо Онода — фигура, повторюсь, скорбная, но крайне притягательная, располагающая не только к написанию многочисленных постов в поп-исторических пабликах, но и к известной рефлексии. Интерес к нему давно вышел за пределы Японии и распространился, конечно же, и на русскоязычный мир, где для кого-то он "последний самурай", а для кого-то — пленник "призраков милитаризма" (по художественному определению поэтессы Екатерины Захаркив). А совсем недавно даже вышел перевод его автобиографической книги «Не сдаваться! Моя тридцатилетняя война на острове Лубанг».

Вернер Херцог, как он это любит и умеет, демонстративно дистанцируется от общепринятых трактовок личности, которую он документирует (а творческий метод режиссера подразумевает восприятие даже подчеркнуто искусственного образа как документа). На максимальном отдалении от героя он видит следующее содержание его «подвига»:

«Время за пределами нашей жизни состоит из резких рывков, не способных встряхнуть безразличную Вселенную. Война Оноды бессмысленна для Вселенной, для судьбы народов, для хода войны. Война Оноды слеплена из фантазий и снов, но, рожденная из ничто, она является непреходящим событием, событием, вырванным у вечности».

Это один из любимых приемов Херцога-кинематографиста — попытка (по большей части ироничная) взглянуть на ужасающие катастрофы с позиции вселенной: так, например, начинались «Уроки тьмы» (Lektionen in Finsternis), формально документальная, а на деле игровая картина о войне в Персидском заливе, в которой роль безжизненного скалистого пейзажа убедительно исполнили художественно разложенные комки пыли.

Специфический юмор Херцога заключается в том, что никакое «событие» у вечности не вырвано, это «событие» само по себе нескончаемо. Через многослойную историю Хироо Оноды, изложенную в «Сумерках мира», мы прежде всего читаем и перечитываем историю XX века. Вместе с японским партизаном мы открываем газеты и читаем заголовки: «Австралия и Новая Зеландия хотят выйти из войны», «Фиаско южновьетнамского наступления в Лаосе» и так далее. И вместе с ним задаемся вопросами: «Зачем Америке поддерживать Вьетнам? — рассуждает Онода. Переместился ли театр военных действий дальше на запад, как он подозревал много лет назад, или Лаос заключил союз с Индией, Китаем и Сибирью в рамках нового антиамериканского альянса?»

Но самый главный, мучительный, тревожный вопрос остается фигурой умолчания. А сформулировать его можно следующим образом: если после 1945 года многочисленные войны продолжаются, то кто в действительности безумен — офицер Онода, партизанящий в джунглях, или мы, называющие войну миром?

У Вернера Херцога, как водится, нет однозначного ответа на этот вопрос, есть только очевидное сожаление о том, что его вообще необходимо задавать. Поэтому он сосредотачивается на приключенческой стороне повествования, боевых похождениях Оноды и его маленького, но ловкого отряда. Здесь трудно не заметить, что Херцог обращается к своему любимому сюжету «Дон Кихот пришел к власти и начинает представлять опасность для окружающих». Таким у него был Лопе де Агирре в исполнении Клауса Кински или, скажем, наиболее безумные карлики из Auch Zwerge haben klein angefangen («Даже карлики начинали с малого»). И действительно, в придуманном Херцогом партизане Оноде есть черты и одержимого конкистадора, и сюрреалистического бунтаря без причины. Однако такое прочтение созданного Херцогом образа было бы если не неверным, то недостаточным.

Ближайшая параллель, которую можно провести в случае «Сумерек мира» и ее героя, лежит, пожалуй, в ранней фильмографии Херцога-документалиста, а именно — в фильме «Земля тишины и темноты» (Land des Schweigens und der Dunkelheit). Самым запоминающимся персонажем этой, мягко говоря, тяжелой ленты стал Владимир Коколь (Vladimir Kokol) — молодой мужчина, от рождения слепоглухой и не получивший ни малейшей помощи в социализации. Все его знания об окружающем мире ограничиваются тактильными контактами с бездушными и вряд ли наделенными для него смыслами предметами.

В сцене знакомства с Владимиром Коколем камера Вернера Херцога, обычно равнодушно-эстетская, начинает вести себя явно необычно: она медленно, но ощутимо приближается к герою, будто пытается в него вонзиться и понять, что же происходит в его душе, есть ли в ней сознание (в нашем смысле слова) и, если оно есть, ощущает ли оно бездну своего одиночества? А если ощущает, то что это сознание испытывает: ужас, печаль или, может, недоступное «нам» облегчение, а с ним — предельное счастье? Разумеется, и на эти вопросы, как в случае с Хироо Онодой, получить ответ невозможно.

Владимир Коколь, если смотреть со стороны, — пленник своего тела, лишенного способности видеть, слышать, говорить. Но таков же и Хироо Онода, с той лишь поправкой, что его тюрьмой стал когда-то отданный приказ. Если, конечно, на человека с радикальными особенностями/потребностями и на человека, радикально вооруженного до зубов, смотреть с позиции вселенной.

Взявшийся читать «Сумерки мира» наверняка расстроится, быстро поняв, что это не столько роман и даже не большой рассказ, сколько беллетризированный сценарий фильма, который никогда не будет снят. Текст Херцога и в самом деле хочется назвать безыскусным. И все же во всем, к чему прикасаются рука и мысль Вернера Херцога, есть вход туда, куда шагать страшно, бессмысленно и — необходимо. Надеюсь, этих моих замечаний будет достаточно, чтобы читатель, если ему будет угодно, самостоятельно ознакомился с этим маленьким неснятым фильмом и толком не написанной книгой.

Завершить бы хотелось небольшим постскриптумом, заимствованным у моего дневника.

P. S.

«13 апреля. Снился неожиданный Вернер Херцог. Он сказал (почему-то на смеси французского и сильно англифицированного испанского): „Приятно порой посмотреть, как люди идут по встречной полосе“. Все бы ничего, но по встречной полосе широкой автомагистрали шли кто угодно, но не люди. Я успел запомнить: обезьян, овец и баранов, собак, кошек, разнообразных птиц и, кажется, одного или двух носорогов.

Не сомневаюсь: в словах Вернера Херцога заложен какой-то необходимый урок, осознать который мне предстоит в течение дня, а то и жизни».