Интервью с Тамерланом Мерланом, переводчиком Юлиуса Эволы

Почему вы решили переводить Юлиуса Эволу?

— Я увлекался итальянскими авторами еще в школьные годы. Тогда моими настольными книгами наряду с Ницше, Айн Рэнд и Эмилем Чиораном были Николо Макиавелли, Габриеле д’Аннунцио и Умберто Эко.

— Я думал, что правильно говорить «Эмиль Чоран».

— Правильно говорить «Чиоран». Кстати, с чисто биологической точки зрения, то есть по паспорту, он был румыном, но на более глубинном уровне Чиоран — стопроцентный итальянец. Так вот. Пока мои недалекие сверстники тешились компьютерными играми и японской анимацией, я выбрал совершенно иной путь, в будущем суливший мне немало опасностей. Но, как говаривал Гёльдерлин, где опасность, там и спасение.

— Кто же познакомил вас со всеми этими авторами? Ваши родители?

— Нет, мои родители всего лишь стоматологи и не разбираются ни в чем, кроме штифтов и зубного камня. Благодаря им я узнал только одно: что такое настоящая боль. Все остальное — заслуга моего Наставника, ниспосланного мне самой судьбой. Он вел у нас кружок внеклассного плавания. Я вынужден был записаться туда, когда отец догадался, что кружка по шахматам в нашей школе на самом деле нет. Впрочем, бассейна у нас тоже не было. Поэтому на занятиях мы просто сидели в резиновых шапочках за партами, а преподаватель рассказывал нам об истории и теории плавательного искусства, рисуя на доске мелом схемы различных стилей плавания вроде брасса и кроля. Его звали Борис Савельевич, он носил клетчатую рубашку навыпуск и очки в толстой оправе. С первых же дней я начал жадно ловить каждое его слово, поскольку сразу разглядел в нем тень какой-то неведомой истины, и интуиция меня не подвела. Вскоре мы сблизились настолько, что Наставник по секрету поведал мне о тайном обществе «Рыцари Посвящения», к которому он недавно присоединился. Целью его жизни были поиски подлинного Знания, доступного лишь избранным, да и то не всем. Почуяв во мне родственную душу, Борис Савельевич вызвался руководить моим чтением и вообще духовным развитием. Он давал мне особые книги и часами обсуждал со мной прочитанное. Так продолжалось почти до самого конца моей учебы, но однажды он внезапно уволился и пошел продавать телефоны в салоне мобильной связи. К тому времени я уже расправил под его патронажем крылья и готов был пуститься в самостоятельное плавание.

— Получается, итальянский вы выучили еще в школе?

— Нет, я учился в школе с математическим уклоном, поэтому иностранных языков мы не изучали. Решение посвятить себя итальянскому пришло позднее, когда я пережил одно из тех «приближений», о которых писал Эрнст Юнгер. Дело было так. Мы с отцом поехали на рыбалку в Кинешму. Стоял жаркий летний день. Отец сосредоточенно крутил баранку и слушал «Радио 7 на семи холмах», а я лежал на заднем сиденье, размышляя в полудреме о теодицее Лейбница. Внезапно меня как будто что-то подбросило в воздух: из динамиков автомагнитолы лился незнакомый мужской голос, который проникал в самую глубину моего сердца. Песня была на итальянском. Я не понимал ни слова, и в то же время понимал абсолютно все, потому что это был голос самого Сущего. Он обращался ко мне, и я ему отвечал. Когда музыка смолкла, диск-жокей сообщил, что мы прослушали песню Эроса Рамазотти Cose Della Vita. Если помните, в ней есть такие слова:

Sono cose della vita
Ma la vita poi dov'è, dov'è, dov'è
Se da quando è partita
Un inseguimento è, poi dov'è, poi dov'è.

Или в моем переводе:

Это случаи из жизни,
Но где же сама жизнь? Где? Где?
Если с самого начала
Это преследование. Где она? Где?

Иначе говоря, Сущее скрывается от нас под рябью повседневного мусора: оно так и останется сокрытым, если его не преследовать. И лишь один язык позволяет по-настоящему донести эту истину — тот, за изучение которого я решил тогда немедленно взяться. Эрос Рамазотти с тех пор мой любимый певец. А от него и до Юлиуса Эволы рукой подать.

— Лично для меня такой переход не вполне очевиден.

— Неудивительно, ведь наш мир погряз в упадке. Сегодня многие уже не видят никакой связи между следствиями и причинами.

— Ладно, давайте лучше напомним нашим читателям, в чем суть философии вашего героя.

— Герой — очень подходящее слово. Барон Юлиус Эвола был именно героем, последним Рыцарем Воли и Духа.

— А Рыцарем Посвящения?

— И Посвящения. Потому что священная Традиция, она же средоточие истины, непосвященным не передается. Мы живем в эпоху Кали-юги. В эпоху так называемой демократии, то есть деградации. Поэтому хранить и передавать духовные ценности сегодня почти некому.

— А кто передавал их раньше?

— В прежние времена общество было устроено иначе. Оно делилось на четыре касты: брахманы (жрецы), кшатрии (воины), вайшьи (торговцы) и шудры (чернь). Деление это строго блюлось. В какой ты касте родился, в такой и пригодился, невозможно перейти из одной в другую как из вагона в вагон. Главные касты понятно какие: брахманы и кшатрии, аристократия духа и тела. Первые должны сохранять и передавать другим поколениям священную Традицию, вторые — сражаться в битвах. Так люди жили испокон веков и ни в чем не нуждались, потом американцы придумали демократию и все испортили, а теперь мы, последователи Эволы, возвращаем все на свои места.

— То есть вы себя относите к касте жрецов, я правильно понимаю?

— Безусловно.

— Но ведь вы родились в семье стоматологов.

— Это другое. Почему, например, Борис Савельевич пошел торговать мобильниками? Потому что в нем пробудился вайшья.

— А вас не смущает тот факт, что Юлиус Эвола был фашистом?

— Не фашистом, а традиционалистом, это во-первых. А во-вторых, давайте все же не путать фашизм с нацизмом и национал-социализмом. Само слово «фашизм», если вы не в курсе, происходит от древнелатинского слова «пучок», то есть по сути оно означает «пучкизм». Теперь вы видите, надеюсь, почему так важно учить иностранные языки. И чем, спрашивается, плох пучкизм? Это же не антисемитизм какой-нибудь.

— Ну вообще-то тесные взаимоотношения Муссолини с национал-социалистами вроде ни для кого не секрет.

— Раз уж на то пошло, потрудитесь заметить, что в слове «национал-социализм» вторая и главная часть — это «социализм», а вовсе не «национал». А кто сегодня называет себя социалистами? Правильно, «демократы»-левачки со своими профсоюзами, каннабиоидами и тысячей гендеров. Нет уж, увольте.

— Пожалуй, не стоит развивать эту тему. Я еще вот о чем подумал: вы называете себя последователем Эволы, но ведь он сам был последователем Рене Генона...

— Какая чушь! Ни к какому Генону барон Эвола, чудом уцелевший аристократ голубых кровей, отношения не имел. Не стоит забывать, что французский язык по сути представляет собой итальянский язык, испорченный варварскими племенами. А хваленая французская культура — это колыбель всевозможных Петенов и Робеспьеров, то есть предателей, кровавых убийц и псевдоборцов за «всеобщее благоденствие».

— Хорошо, давайте тогда все же вернемся к вопросу о том, почему вы решили стать переводчиком Эволы. Я, конечно, не знаток, но вроде бы на русском выходила целая куча его книжек. Что именно вы планируете перевести или уже перевели?

— Дело в том, что существующие переводы никуда не годятся. Барона Юлиуса Эволу нужно переводить целиком заново. Не хочу сказать ничего плохого о моих предшественниках, проделавших большую подготовительную работу, однако сходств между их потугами и оригиналом не больше, чем между «Пиноккио» и «Буратино». Но рано или поздно всякий, кто выдает свои безграмотные фантазии за Священное Писание, будет выведен на чистую воду.

— Может быть, приведете какой-нибудь конкретный пример?

— Сколько угодно. Скажем, название знаменитой книги Эволы Cavalcare la tigre (1961) у нас переводят как «Оседлать тигра». Вопиющее невежество! Прежде чем браться за такие серьезные вещи, надо как следует изучить контекст. Единственно верный перевод этого названия — «Запрячь тигра», потому что оно отсылает к детским забавам Юлика, как некогда звала его любящая мама. Изредка Юлику разрешали порезвиться в компании уличных мальчишек, у которых была такая игра: они брали большой ящик из-под винограда, запрягали в него Юлика и катались по двору. Тигр — прозвище маленького Эволы, полученное им за несокрушимость характера, отсюда и название игры «Запрячь тигра». Но наши грамотеи работать с источниками не хотят, они ведь все и так знают, а мы в результате десятилетиями читаем невообразимую чушь.

Придется немало потрудиться, чтобы расчистить эти авгиевы конюшни, но я к этому готов. Конечно, делать придется все самому, ведь я одиночка. Но зато через пару лет читатели получат в моих переводах основной корпус работ настоящего Эволы, сияющего и обжигающего нонконформиста, а не жалкое суррогатное блеянье недоразвитых дилетантов.

— Что вы думаете о мистических поисках Эволы?

— Думаю, что они увенчались успехом. Однако выражению «мистические поиски» я предпочитаю выражение «оккультная магия». Оно гораздо точнее с исторической точки зрения и лучше отражает суть дела. Барон Эвола всю жизнь искал Священный Грааль и нашел его, потому что он сам был Священным Граалем.

— С чего бы вы посоветовали начинать знакомство с его творчеством?

— С моих переводов. (Смеется.) Первым делом рекомендую обратиться к поздней работе Эволы «Лук и палица» (1968) [выходила в русском переводе под названием «Лук и булава». — Прим. ред.]. Сложность таких основополагающих сочинений барона, как «Полет на арийских орлах» (1941) или «Расовый хризолит» (1942), может отпугнуть неподготовленного читателя, но для знакомства с «Луком и палицей» предварительная подготовка не нужна, достаточно непредвзятого ума и чистого сердца.

Какие темы поднимаются в этой книге? Самые актуальные. Например, одна из глав называется «Третий пол» — думаю, комментарии излишни. А вот из главы «Негритизированная Америка» стоит процитировать большой, но весьма характерный пассаж:

«Но еще более заметно это влияние в области легкой, танцевальной музыки. Фицджеральд во многом прав, когда говорит, что с определенной точки зрения американская цивилизация может считаться цивилизацией джаза, то есть негритянской или негритизирующей музыки и танца. В результате процессов регрессии и примитивизации редкостное „избирательное сродство“ привело Америку в поисках вдохновения прямо к неграм, хотя, казалось бы, если уж американцам по вполне понятным причинам понадобилась возможная компенсация за бездушность современной механической материальной цивилизации, в поисках причудливых ритмов и форм они могли бы обратиться к богатейшему музыкальному наследию европейских народов. Как мы уже говорили в другом месте, они могли бы, например, позаимствовать танцевальные ритмы юго-восточной Европы, в которых нередко присутствует ярко выраженный дионисийский элемент. Но Америка сделала свой выбор в пользу негров и афрокубинцев, и постепенно эта зараза расползлась почти по всем остальным странам».

Напомню, что эти пророческие слова были сказаны более полувека назад — и, разумеется, встречены в штыки тогдашними продажными щелкоперами. Однако история расставила все по своим местам: кто сегодня станет спорить с тем, что европейский мелос полностью вытеснило некое дикарское подобие музицирования, которое сводится к пугающим воплям под перестук туземных ритмов? Попробуйте вспомнить, когда вы в последний раз слышали Вагнера или хотя бы протяжную русскую песню!

Не меньшего внимания заслуживает глава, посвященная горнолыжному спорту, который противопоставляется альпинизму как наиболее традиционалистскому изо всех видов спортивной деятельности. Неслучайно среди знатоков творчества Эволы за ним закрепилось прозвище «метафизический альпинист» (сам он, разумеется, ни в какие горы никогда не ходил, поскольку мог дышать воздухом вершин прямо у себя на кухне). Приговор новомодному увлечению выносится суровый, но справедливый:

«Если же говорить о внутренней стороне этого спорта, то есть о том, что он в конечном счете дает духу, необходимо вспомнить те впечатления, которые испытывает человек, впервые вставший на лыжи. Ему кажется, что земля ускользает из-под ног, возникает ощущение падения. Таким образом, с этой точки зрения мы можем определить горнолыжный спорт как технику, игру и опьянение падением. Занятие этим спортом, безусловно, развивает определенное мужество, но это мужество совсем иного рода нежели то, которое требуется альпинистам, и даже более того, оно прямо противоположно последнему, поскольку, по сути, представляет собой „современную“ форму.

Вполне возможно, что это определение, к которому в конечном счете сводится символический смысл горнолыжного спорта, является также сокровенной причиной его популярности. Среди множества различных видов спорта именно горнолыжный спорт в большей степени, чем какой-либо другой, лишен всякой связи с символами, отражающими древнее мировоззрение. Поэтому, возвращаясь к уже использованному сравнению, можно сказать, что, если древние традиции всех народов богаты символами, связанными с горой как целью восхождения и местом духовного преображения — хотя в древние времена собственно альпинистской практики почти не существовало, — в них нет ничего сопоставимого или похожего на горнолыжный спорт. Это дополнительное свидетельство того, что именно в этом виде спорта „современная“ душа чувствует себя наиболее комфортно; душа, опьяненная скоростью, „становлением“, убыстряющимся почти до исступления движением, что еще вчера воспевали как „прогресс“ и „передовой образ жизни“, хотя на самом деле это было не чем иным, как провалом и падением».

Ну а те, кто сумеет разобраться с джазом и лыжами, дальше могут смело читать все книги Эволы подряд и по кругу. Считайте это своего рода духовной инициацией и приглашением в царство Истины.

— Благодарю за развернутый ответ и хочу напоследок задать вам сугубо профессиональный вопрос: кто еще из современных переводчиков справился бы, на ваш взгляд, с переводами Юлиуса Эволы?

— Я. (Смеется.) Думаю, что никто. Как говаривал в подобных случаях Фридрих Ницше: «Камень нашей эпохи предназначен для того, чтобы ломать пальцы мудрости». Впрочем, думаю, такая задача была бы по силам кому-нибудь из гениев дореволюционной закалки, например Николаю Гумилеву или атаману Краснову. Вообще, в таком деле самое главное — быть аристократом духа, конгениальным автору. Поэтому не сомневаюсь, что лучше всех Эволу на русский язык перевел бы Владимир Набоков.