Глеб Морев о том, почему Варлам Шаламов отрекся от зарубежных публикаций «Колымских рассказов»
С.И. Чупринин опубликовал в своем ФБ-проекте статью о Шаламове. Там он принимает тактичное решение не комментировать печально известное письмо Ш. 1972 года в ЛГ с отречением от своих зарубежных публикаций. Однако, боюсь, это решение может быть понято, как нежелание осуждать Ш. за уступку властям.
Между тем, важно понимать, что письмо в ЛГ не было написано Ш. под диктовку властей, это было вполне искреннее выражение его и политической, и литературной, и общественной позиции после провала Колымских Рассказов на Западе, где их волюнтаристски редактировал Гуль, ничего не понимавший в такого рода новаторской прозе, не ценивший ее и дававший в Новом Журнале по чайной ложке, вместо чаемого Ш. отдельного издания, на которое возлагались огромные надежды - оно должно было переломить траекторию «неуспеха» и поставить Ш. в один ряд с Солженицыным, как раз в это самое время утверждавшимся в своей мировой славе двумя романами, которые Ш. справедливо полагал традиционными, и художественной альтернативой которым видел свою прозу.
Неудача с КР (на фоне ухудшающегося здоровья, в т. ч. душевного) до крайности обостряет отношения Ш. с московским литературным кругом, прежде ему близким - он рвет с Солженицыным, начиная публично высказывать негативные оценки того как писателя и человека. Это происходит в момент наивысшей популярности С. у советской интеллигенции, когда он становится абсолютно консенсусной фигурой в самых широких ее слоях. Следствием шаламовской политики стало прекращение его общения (не по его инициативе) с Н. Я. Мандельштам и тд. К 1972 году Ш. ощущает себя в полной изоляции, человеческой и художественной; всемирный триумф «консервативной» прозы Солженицына с лагерной темой (Нобелевская премия 1970) попросту сводит его с ума - он чувствует себя жертвой заговора супер-популярного автора-лагерника и эмигрантских издателей («дельцов»), укравших у него успех и читателя. Причем, что существенно, никогда не отказавшийся от троцкистских симпатий Ш. продолжает квалифицировать зарубежных русских, как «белоэмигрантов» - среду, с 1920-х годов ему политически враждебную. Альянс Солженицына с русской эмиграцией только утверждает его в этих настроениях.
Их отражением и явилось направленное против зарубежных («белогвардейских») публикаций письмо в ЛГ - шаг, как совершенно справедливо отмечает Чупринин, имевший катастрофические для репутации Ш. последствия.
Литературная биография Шаламова — один из самых трагических «сюжетов поражения» в русской литературе (опускаю здесь и другие поразительные детали вроде разгромной статьи Примо Леви о КР). Это тем более драматично, что Шаламов был одним из первых писателей, решившихся в 1966 году, на фоне дела Синявского-Даниэля, на безо всяких кавычек героический поступок — передачу своих рукописей на Запад. Другим таким человеком была Н.Я. Мандельштам. Позднее (1969) к ним присоединились Солженицын и Бродский (все они , разумеется, действовали независимо друг от друга, гениально чувствуя логику культурно-политического процесса и рискуя в своем интуитивном подчинении ей). И если инвестиции троих оправдались стократно, дав нам примеры впечатляющих в истории русской литературы мировых триумфов, то Шаламов, ничуть не уступая в одаренности своим невольным «подельникам», проиграл все.
Приходится сказать довольно страшную вещь. Лагерный сюжет шаламовской биографии едва ли не менее ужасен, нежели сюжет его грандиозного литературного поражения, имевшего самые прямые и трагические последствия для его персональной биографии. И что самое печальное, как и лагерный опыт, по Шаламову, не имеет никакой ценности, онтологически бессмысленен, так и его литературный крах не может ничему научить, помочь «извлечь уроки» и т.д. Становясь от этого еще несправедливее и страшнее.
