Гашек умер, не успев дописать роман. Известно по рассказам его друзей, что он чуть ли не в Китай собирался отправить ставшего коммунистом Швейка

21 сентября мы с приятелем сидели в одном московском кабачке, который держат сербы. И обсуждали, естественно, частичную мобилизацию — она тогда как раз началась. А что еще было обсуждать? И как-то сама собой вспомнилась одна из главных книг о столкновении обыкновенного человека с большой историей.

— Надо достать инвалидное кресло, — сказал я.

— Зачем? — поинтересовался приятель.

— Ну а как? Ты оденешься в женское платье и повезешь меня на призывной пункт. Я буду кричать: «На Белград!» В газете «Известь и я» напечатают статью «Патриотизм калеки». Может, даже Маргарита Симоньян привезет мне подарки в госпиталь при тюрьме.

Я так увлекся идеей, что действительно начал кричать: «На Белград! На Белград!» Официанты-сербы поглядывали хмуро. Спохватился, умолк.

* * *

Убили, значит, Фердинанда-то нашего.

Эта книга была рядом всегда. У советских интеллигентов, Библии не читавших, имелись свои священные тексты. Их следовало знать если и не наизусть, то уж точно — досконально. И молниеносно подобрать подходящую к случаю цитату, и цитатой на цитату ответить, если собеседник успеет вспомнить нужную шутку первым. «Похождения бравого солдата Швейка во время мировой войны» входили в канон. Немного уступая, наверное, романам Ильфа и Петрова, но только немного. Рядом стояли на полке. У нас, во всяком случае, рядом. Зачитанные почти до дыр.

Осмелюсь доложить, ваше превосходительство, я идиот.

Думаю, эта любовь не случайна, и дело не только в художественных достоинствах произведения. Нет смысла спорить о них, для меня незаконченная эпопея Гашека — где-то в небе, там, где великие друг над другом подшучивают, в одном ряду с Рабле и «Затейливым немецким Симплициссимусом» (в котором действие, кстати, тоже разворачивается на фоне всеевропейской войны, правда, в XVII веке). Просто «Швейк» кажется еще и подходящей инструкцией по выживанию для человека, который вынужден сосуществовать с претендующим на тотальность государством. Демонстративный идиотизм (причем сразу и в медицинском, и в возвышенном античном смысле) позволяет от государства защититься, оставаясь государственной собственностью. Государство — стихия с тысячей лиц, оно может оказаться кем угодно. У него много имен. Агент тайной полиции Бретшнейдер — это государство. И полковник Фридрих Краус фон Циллергут — это тоже государство. И даже подпоручик Дуб — тоже государство. И каждый из них может сделать с тобой буквально все что угодно.

Но, если подчиняться всем их требованиям, не переставая улыбаться, как идиоту положено, идиотами окажутся как раз они. А безусловное подчинение сделается формой протеста. Помимо прочего, еще и способ успокоить собственную совесть. Ну, наверное.

* * *

Дорога, по обеим сторонам которой тянутся канавы, называется шоссе.

Канона больше нет, потому что сначала (в конце восьмидесятых, наверное) выяснилось, что книг в мире очень много. Так много, что невозможно составить единый список «обязательного к прочтению», хотя списки такие до сих пор зачем-то составляются. У каждого свой мир, своя стена из книг, чтобы отгородиться от ударов реальности. Единого пространства узнаваемых цитат не существует теперь, и, если человек любимую вашу цитату не опознает — это еще не значит, что он законченный болван. Может, и к сожалению, но — не значит.

Ну а потом место книг заняли сериалы. Что теперь стыдно? Признаться, что ты не читал Толстого? Хоть какого-нибудь Толстого. Нет, конечно. Стыдно не понять отсылку к «Игре престолов». Или к «Игре в кальмара». Ну или наоборот — успела даже стать немного смешной гордость новейших снобов, которые считают своим долгом оповещать соцсети, что они ни ту, ни другую «Игру» не видели. Другие юноши поют другие песни, «Швейк» — у родителей на полках, не только потрепанный, но еще и запылившийся.

Несколько лет назад меня позвали поработать заместителем главного редактора в одно заблокированное впоследствии на территории РФ издание. Я собрал новых коллег и, чтобы показать им, что люди мы свои, беседу начал так: «Вы меня еще не знаете! Вы знаете меня, может быть, с хорошей стороны, но погодите — узнаете и с плохой. Я очень строг. Вы у меня еще наплачетесь, вот увидите!»

Молодые, умные, талантливые (на самом деле, как позже выяснилось, умные и талантливые). Закончившие модные вузы. Способные к месту процитировать Агамбена или даже саму Беллу Рапопорт. Никто не улыбнулся, наоборот, напряглись.

Никто не узнал подпоручика Дуба.

Как можно вообще не узнать подпоручика Дуба?!

* * *

Я много лет собирался перечитать «Швейка», да все как-то руки не доходили. А вот весной 2022-го (сейчас он кажется страшным, но что мы знаем про 2023-й?) книга сама собой как-то оказалась в руках. Та самая, потрепанная, над которой еще отец хохотал. С обязательными иллюстрациями Йозефа Лады.

Не плачь, не реви! Что они могут мне сделать за обгаженный портрет государя императора?

И вдруг выяснилось, что многие вокруг тоже читают «Швейка». И цитаты снова в ходу. И это снова кажется понятным: растерянному человеку, на которого танком прет большая история, опять нужна инструкция по выживанию. Демонстративное принятие официоза, восхищение начальством, настолько незамутненное, что начальство, чувствуя, что над ним издеваются, придраться ни к чему не может, — чем не стратегия, чем не путь?

Нет, не стратегия и не путь.

Вспоминаю давнюю, мартовскую еще пресс-конференцию министра иностранных дел Сергея Лаврова: «Россия никогда не нападала на Украину». Вспоминаю, как спикер Совета Федерации Федерального Собрания Российской Федерации Валентина Матвиенко на заседании этого самого Совета рассказывала, как укрепится дружба двух народов после окончания спецоперации.

Эти высказывания (примеров могут быть тьмы, мне просто кажется, что приведенных достаточно) нельзя оспаривать. И не только потому, что Уголовный кодекс против. Они — самодостаточны, они уже — на пределе возможностей языка. Вы не сможете выдумать ничего более мощного, действуя по заветам Швейка.

Швейк не может выстраивать свое поведение относительно начальства, если начальство тоже сплошь состоит из Швейков. Эпоха не терпит иронии, грань между иронией и звериной серьезностью стерлась, схема не работает. Вот, допустим, самый яркий из нынешних публицистов, Медведев Д. А., заместитель главы Совбеза. Он и правда такой или прикидывается? Эдип, реши.

Восхищаешься, значит, мудростью вождя и верных его соратников? Что ж, молодец, восхищайся. Но, кстати, имей в виду, что это восхищение от мудрости вождя тебя никак не защищает.

* * *

Однако и это, пожалуй, частности. Слава к Швейку пришла в двадцатые годы прошлого века в Праге — Гашек издавал роман отдельными тетрадями (две кроны за штуку), тетради выходили раз в неделю, их сметали с прилавков. Кончилась самая страшная война в истории, и людям казалось, что второй такой никогда не будет, — люди ведь поумнели. Людям хотелось смеяться над катастрофой, которую они обманули. Из которой они вышли живыми. Мертвые-то книг не читают.

В Союзе в шестидесятые и семидесятые — это пик популярности «Швейка» у нас — читателю тоже важно было, чтобы кто-то ему сказал: страшное государство — оно на самом деле смешное, не надо бояться, надо жить. Тем более что государство перестало как раз людей совсем уж откровенно пожирать.

Но после первой страшной войны была вторая — еще более страшная. И мы теперь не знаем, будет ли третья, но надежды на себя нет. Не так уж сильно люди и поумнели, судя по происходящим вокруг событиям. Поголовье поклонников Швейка на родине растет, но и государство растет, снова претендует на тотальность и, хотя совсем уж массово людей пока не пожирает, явно примеривается.

«В СССР никогда не было лагерей смерти. В наших трудовых лагерях люди работали, получали зарплату, профессию, образование, а потом выходили на свободу, где продолжали совершать трудовые и боевые подвиги», — читаю я за день до Нового года на сайте главного государственного информагентства.

Конкурс был, шесть человек на место, не всякого брали. А расстреливали только по медицинским показаниям, да и то — по личной просьбе казнимого.

* * *

То есть теперь как раз и можно сказать: вообще-то Гашек написал страшную книгу. Смешную и страшную. Смешное и страшное вообще любят прогуливаться вместе, взявшись за руки. Швейк — выживая, корча идиота и выставляя идиотами серьезных людей — идет в свои Будейовицы, но не может выйти за пределы творящегося вокруг кошмара. Не может отменить кошмар, не может не быть его частью. На самом деле это история про веселое человеческое бессилие. И как раз потому, что история эта — по-настоящему веселая, она делается совсем жуткой.

Путь Швейка — это вовсе не путь, потому что он ничем не кончается.

Гашек умер, не успев дописать роман. Известно по рассказам его друзей, что он чуть ли не в Китай собирался отправить ставшего коммунистом Швейка. Но ведь не отправил же. Он все идет и идет в свое — в наше — Никуда. И вокруг — все те же хари важных и неважных начальников.

Не тревожься. Я арестован всего только за государственную измену.