Фундаментальные книги, которые могли так и не выйти (из-за цензуры, революции и не только)
Во всех странах и во все времена власть имущие боялись распространения идей, которые могли бы подорвать их авторитет, поэтому уничтожали опасные книги и преследовали их авторов. Еще в Древней Греции философа Протагора пытались судить за его агностические взгляды. А в Древнем Китае министр Ли Сы счел поэзию, историю и философию опасными для государства, поэтому велел похоронить заживо 460 конфуцианских ученых, а все книги — сжечь. Исключение он сделал только для трудов по медицине, садоводству и гаданию — министр явно знал толк в действительно полезной литературе.
В средние века костры из книг стали обычным делом. Поскольку наиболее значительной властью обладала церковь, то чаще всего уничтожали труды различных еретиков. Но доставалось и вполне себе светским произведениям. Так, викарий Джироламо Савонарола сжигал труды Овидия и Джованни Боккаччо, пока по приказу Папы Римского его самого не отправили на костер. Да, в то время инквизиция работала с огоньком.
Но ярче всего противостояние литераторов и власти проявилось во времена СССР. Так, после революции почти на 70 лет была запрещена антиутопия Евгения Замятина «Мы», в которой автор изобразил тоталитарное общество, подавляющее и контролирующее личность. Власти признали книгу «идеологически враждебной», а автора едва не посадили в тюрьму — помогло только личное вмешательство Иосифа Сталина, который позволил Замятину эмигрировать. Роман «Мы» оказал сильное влияние на Джорджа Оруэлла, чья антиутопия «1984» тоже была запрещена в Стране Советов по тем же причинам.
Тяжело в СССР приходилось и Нобелевским лауреатам. Так, автора романа «Доктор Живаго» Бориса Пастернака принудили отказаться от премии. За неоднозначную позицию писателя в отношении Октябрьской революции власти сочли книгу антисоветской. Его начали преследовать на всех уровнях, причем травля была настолько мощной и абсурдной, что породила печальный мем «Не читал, но осуждаю» — когда автора обвиняли в антисоветчине даже те, кто книгу в глаза не видел.
Позже цензура стала более централизованной. Католическая церковь составила «Индекс запрещенных книг», который должен был «оградить веру и нравственность от богословских ошибок». Это было существенным шагом вперед — сжигать книги и их авторов стали реже. Кроме того, некоторым «незначительно оступившимся» писателям давали второй шанс: после «работы над ошибками» их книгу могли убрать из списка. Зато за чтение и распространение «непростительных» произведений могли отлучить от церкви.
Одним из первых в «Индекс запрещенных книг» попал трактат «Государь» Никколо Макиавелли — первого политолога в мире. В нем автор рассказывал, каким должен быть настоящий правитель, а также давал рекомендации о том, как захватить и удержать власть. Церковники сообразили, что столь ценные сведения не должны попасть еще в чьи‑либо руки, и объявили, что книга «написана рукой Сатаны». Папа Римский лично внес «Государя» в «Индекс запрещенных книг», а монахи‑иезуиты в знак одобрения устроили акцию сожжения портретов Макиавелли — и пусть скажет спасибо, что не его самого.
Через несколько десятилетий благодарная аудитория вновь вспомнила об авторе. Королева Франции Екатерина Медичи, которая по слухам была преданной читательницей Макиавелли, решила испробовать его советы на практике. Это вылилось в Варфоломеевскую ночь — массовые убийства католиками протестантов‑гугенотов. Число жертв достигло 30 тысяч человек. Подобную жестокость осудил даже Иван Грозный, сам устроивший до этого Новгородский погром. Ответственными за произошедшее, как до сих принято в подобных случаях, назначили не реальных виновников, а автора «книги‑подстрекательницы». Ирония заключалась в том, что католики‑погромщики не могли читать труды входившие в «Индекс запрещенных книг», а значит, и с «Государем» знакомы не были.
Этот опальный список просуществовал вплоть до 1966 года. В разное время в него попадали Оноре де Бальзак, Жан Поль Сартр и Виктор Гюго. Попал туда и Стендаль. Его и раньше запрещали светские власти, в основном из‑за любовных романов, которые считались слишком откровенными для своего времени. Но гнев церкви на Стендаля навлекла книга «Красное и черное». В ней он показывал Бога в виде «мелкого деспота». Ватикан такой образ не оценил и запретил все издания писателя. Не одобрил роман и российский император Николай I — за излишний либерализм.
Но даже после упразднения «Индекса запрещенных книг» религиозные организации продолжили препятствовать чтению некоторых произведений. Яркий пример — роман Дэна Брауна «Код да Винчи». В нем автор представил неканоническую версию жизни Христа. Согласно ей, Иисус женился на Марии Магдалине и воспитывал с ней детей. Это возмутило многих верующих. Так, Католический центр Ливана запретил книгу, потому что она «оскорбительна для христианства», а архиепископ Анджело Амато счел роман «антихристианским и враждебным церкви», а также призвал католиков выходить на протесты.
Да, несколькими веками ранее Дэн Браун так легко бы не отделался. Но не всем так везет. Например, для британского писателя Салмана Рушди осуждение со стороны верующих имело куда более плачевные последствия. Его роман «Сатанинские стихи» вызвал протесты среди мусульман, а лидер Ирана аятолла Хомейни призвал убить автора. Рушди извинился перед верующими, но это не помогло. Перед лекцией в Нью‑Йорке на него напали с ножом и нанесли ему тяжелые ранения.
Писателей преследовали не только по религиозным, но и по политическим причинам. Особенно отчетливо это проявилось во время Второй мировой войны. Так, после прихода нацистов к власти в Германии началось массовое сжигание книг неугодных авторов, прямо как в средние века. Например, труды Зигмунда Фрейда уничтожали за его «неправильное происхождение», а работы Карла Маркса — за его «неправильные политические взгляды».
Преследования не избежал и ветеран Первой мировой войны Эрих Мария Ремарк. Несмотря на его ранения и награды (а писатель удостоился Железного креста I степени!), нацисты не смогли простить ему его объективности в романе «На Западном фронте без перемен». Он описал, как тысячи молодых людей погибали ни за что на жестокой и ненужной государству войне. За это власти Германии окрестили его изменником и вынудили эмигрировать, иначе Ремарку угрожало уголовное преследование.
Примечательно, что писателей стесняли не только в странах оси. Так, американцы долгое время запрещали роман Курта Воннегута «Бойня № 5». В нем писатель рассказал о пережитой им бомбардировке Дрездена. А поскольку ее проводили союзные войска, американские власти увидели в пацифистских идеях Воннегута нападки на армию своей страны. Роман изымали из библиотек США вплоть до 1990‑х годов.
В истории России политические преследования писателей известны с царских времен. Даже классикам русской литературы Александру Пушкину и Михаилу Лермонтову доводилось попадать под горячую руку государя.
Помимо политических и религиозных мотивов, книги часто запрещали и по моральным соображениям, например за слишком откровенные сцены. Такая судьба постигла один из главных шедевров интеллектуальной прозы XX века «Улисс» Джеймса Джойса. Общество настолько возмутило упоминание мастурбации в начале книги, что почтовая служба стала сжигать экземпляры романа. В результате «Улисс» был запрещен в США почти на десятилетие. Но спустя несколько лет эта сцена показалась читателям вполне невинной, потому что Генри Миллер выпустил свой революционный роман «Тропик рака» — такого американцы о сексе еще не знали. Книгу тут же запретили в Англии и США, а во Франции разрешили издавать только на английском языке.
Но, как ни старались поборники морали не пропускать все книги, описывающие интимную близость, секс во всех его вариациях все глубже проникал в западную литературу. И вскоре после выхода «Тропика рака» американцев ожидал очередной культурный шок: Владимир Набоков выпустил «Лолиту». Писатель всегда был склонен к провокациям, но в этот раз троллинг вышел на новый уровень. Мало того, что он рассказал о похождениях педофила, так еще и выставил его в таком свете, что читатель не мог не проникнуться сочувствием к главному герою. И, пока власти европейских стран вместе с моралистами призывали запретить «грязный роман», публика все больше им интересовалось. В конце концов скандал вокруг книги принес писателю мировую известность, а ее продажи сделали его обеспеченным человеком.
Так что не всегда запреты мешают писателям — иногда это отличный маркетинговый инструмент. Ведь читатели знают: запретный плод сладок, если запрещают, значит, книга действительно стоит того, чтобы с ней познакомиться.
