Евгений Водолазкин о романе «Чагин», археологе-самоучке Генрихе Шлимане и загадках памяти

В Коротком списке премии "Большая книга" этого года - роман Евгения Водолазкина "Чагин". Этот писатель является безусловным фаворитом главной литературной премии страны. Он получал ее уже дважды - за романы "Лавр" и "Авиатор". Но в этом году ставки премии высоки - в финал вышло более десятка современных романов, и каждый из них заслуживает читательского внимания. Мы беседуем с каждым из финалистов, и вот - Евгений Водолазкин. Тема его романа, как и всегда в творчестве этого писателя, парадоксальная. Человеческая память - это дар или проклятие? Главный герой его романа скорее бы сказал, что - проклятие. А что думает об этом автор? Об этом мы с ним и говорили; а также о том, открыл ли Шлиман Трою или это все-таки величайший фейк в истории мировой археологии?

Павел Басинский: Главным героем твоего романа является мнемонист. Для тех, кто роман не читал: мнемонист - человек, обладающий феноменальной памятью. Он способен запоминать тексты любой сложности и даже бессмысленный набор цифр с одного прочтения. Фотографическая память. Раньше таких людей привлекали в качестве артистов эстрады, а сегодня мы можем видеть их на разных телевизионных шоу, где демонстрируют сверхспособности. Возможно, их также используют спецслужбы, что ты и показываешь в своем романе. Но что это за люди, каков их внутренний мир? Исключительная память и неспособность забывать - это дар Божий или проклятие? Это главная тема твоего романа. По сути, "Чагин" - антитеза роману "Авиатор", где герой, наоборот, был лишен памяти о своем прошлом и мучительно ее восстанавливал, но результат не принес ему счастья. А Чагин как раз мечтает избавиться от своего дара, но финал тоже не очень утешительный. Почему тебя так волнует эта тема - память? Между прочим, она была ключевой для поздней советской прозы. "И дольше века длится день..." Чингиза Айтматова, "Живи и помни" Валентина Распутина... А сколько было песен! "Что-то с памятью моей стало: / все, что было не со мной, помню...". Песня на стихи Рождественского. Тогда был своего рода культ Памяти. Если забыли свое прошлое, свою историю, то мы "манкурты", как в романе Айтматова. А сегодня, мне кажется, борются два умонастроения. Одни считают, что хватит жить историей, надо двигаться вперед, а другие - чуть ли не за буквальную реставрацию прошлого, то ли русской монархии, то ли СССР. Что ты думаешь об этом?

Евгений Водолазкин: Человечество устроено так, что и прошлое, и будущее в его сознании часто определяются настоящим и его потребностями. У всякой эпохи - свои мечты о будущем и свои представления о прошлом. Они в равной степени размыты. Единственный вывод, который из этого, на мой взгляд, следует: надо заниматься настоящим. Делать его гармоничным и приемлемым для жизни. Поэтому радикальные призывы двигаться вперед так же сомнительны, как стремление вернуться в прошлое.

В прошлое не нужно возвращаться - его нужно знать. Это знание должно быть объективным - насколько это возможно - и не зависеть от политической целесообразности. Только тогда оно способно помочь.

Павел Басинский: Нескромный вопрос: как у тебя, филолога и писателя, с памятью? У меня - как решето. И странно: я часто забываю важные вещи, но намертво помню какие-то абсолютно ненужные эпизоды из своей жизни. Я даже наделил этой особенностью героя своего романа "Любовное чтиво". Частичная амнезия со специфической особенностью запоминать самое ненужное.

Евгений Водолазкин: Память - вообще загадочная штука. Я, например, помню фрагменты древнерусских текстов и шифры рукописей, с которыми работал много лет назад, но могу забыть какие-нибудь недавние события. Иногда забываю имена - и стесняюсь в этом признаться. Ищу обходные пути: "Кому подписать книгу?" - "Мне". Тут уж никуда не денешься. Или лица - с ними вообще катастрофа. Я запоминаю их в определенном ракурсе и освещении. Когда то и другое меняется, я их не всегда узнаю. Так было у Чагина и его прототипа Соломона Шерешевского. Вероятно, это фотографический тип памяти - с той лишь разницей, что, в отличие от моего героя, у меня еще и плохой "фотоаппарат". Правда, лиц и имен в моей жизни стало гораздо больше.

Павел Басинский: Фамилия героя случайная? Чагин - это либо от "чаги" (грибковый нарост на березе), либо от тюркского слова, которое означает "маленький", "ребенок". В сущности, оба значения подходят герою. Он чужой на этом празднике жизни, такой странный "нарост" на ней, и в то же время совершенный младенец по сознанию, такая реинкарнация князя Мышкина. Ты думал об этом?

Евгений Водолазкин: Я редко даю говорящие имена. В этом есть какая-то заданность. Жизнь - она непричесанная, многое в ней случайно. Предпочитаю ее такой и оставлять. Мне скорее важно какое-то внутреннее соответствие имени герою. Ну, не знаю - фонетический облик... В детстве я любил давать имена: людям, животным, предметам. У меня для всех были свои названия. Я старался не брать готовых слов, придумывал свои. Если имя выбрано точно, то там уж складывается и все остальное - то, о чем ты говоришь: и чага, и ребенок.

Павел Басинский: В своем романе ты показываешь глубокое знание нейрологии (или нейробиологии, как сегодня принято это называть). У тебя там есть персонаж - профессор Спицын, который пишет о Чагине научное исследование, изучая его и одновременно вступая с ним в добросердечные отношения. У тебя был консультант по этой теме или ты изучал все самостоятельно?

Евгений Водолазкин: О нейрофизиологических проблемах существует большая литература. Самая известная работа - это "Маленькая книжка о большой памяти" Александра Лурии, в которой отражены его многолетние наблюдения над феноменом Шерешевского. Как я уже говорил, Чагин и Шерешевский - родственники по прямой. Биографии у них совершенно разные, но особенности памяти похожи. Кроме того, у меня были замечательные консультанты: Александр Каплан и Татьяна Черниговская - два крупнейших специалиста по нейрофизиологии и нейролингвистике соответственно. Разумеется, я не записывался к ним на консультации - это были дружеские беседы, которые дали мне правильное понимание дела в целом. Я (пионеры смелые спросили напрямик) не стеснялся задавать им самые экзотические вопросы - и сердечно благодарен им за терпение. В каких-то частностях я, возможно, грешу против нейрофизиологических истин - например, когда того требуют художественные задачи. Здесь меня оправдывает лишь то, что в сфере моей ответственности - не живые люди, а придуманные мной персонажи.

Павел Басинский: Когда в твоем романе появились два агента, понятно каких органов, которые вербуют несчастного Чагина за ленинградскую прописку и квартиру, чтобы внедрить его в полудиссидентский "Шлимановский кружок", я сначала, честно говоря, немного скривился. Вот, думаю, сейчас петербургский интеллигент Водолазкин начнет задним числом литературно мстить советской "гэбухе". Не то чтобы я против, но это уже стало как-то общим местом. Но в результате у тебя получились два совершенно очаровательных типа - Николай Иванович и Николай Петрович. Такие нелепые, забавные, со своими "тараканами" в голове. Николай Иванович - просто чудо! Работая по должности в библиотеке, начитался книг и стал замечательным графоманом, на которого невозможно смотреть без симпатии. Вообще, я заметил, что в твоем романе нет ни одного отрицательного героя, кроме Альберта. Он, как и Чагин, становится стукачом и приводит руководителя кружка к лагерному сроку, но Чагин страдает всю жизнь, а с Альберта - как с гуся вода. Ты, Женя, может, и не думал об этом, но у тебя получился абсолютно христианский роман. Три очень важные темы - вины, раскаяния и милосердия. Как ты считаешь: всех надо прощать?

Евгений Водолазкин: Среди тех героев романа, которые так или иначе связаны с тайной полицией, я бы выделил несколько категорий. Первая - это люди, служащие там по убеждениям. Это Николай Петрович, английский офицер Барлоу и, конечно же, Николай Иванович - внештатный, так сказать, сотрудник, в свободное время производящий допросы и обыски (хобби такое). Ко второй категории принадлежит главный герой романа, Чагин - человек, ввязавшийся в скверную историю по недомыслию. По молодости, из-за отсутствия опыта. И наконец, третья - это Альберт: расчетливый циник и вдохновенный предатель. Ты прав: это единственный персонаж в романе, на которого у меня не хватило любви. Поскольку в книге значима тема Данте, напомню, что в девятом, самом страшном, круге Ада помещены предатели (Иуда, Брут и Кассий). К сожалению, в трудные времена они поднимают голову: пишут доносы, лгут, устраивают провокации - все это старо как мир. Вспоминается строка Галича: "Доносы и наветики страшнее, чем картечь". Считается, что прощать нужно всех, но как же порой это трудно сделать! А темы романа ты определил очень точно: вина, раскаяние и милосердие. Подписываюсь под каждым словом.

Павел Басинский: Так Шлиман нашел Трою? (Ударение на последнем слове.) Или это один из величайших фейков в археологии?

Евгений Водолазкин: Да, Шлиман нашел Трою. Правда, с самого начала он взял такой разгон, что ушел гораздо глубже слоя Троянской войны. Не будучи профессиональным археологом, он, вообще говоря, вел раскопки довольно небрежно, если не сказать грубо. Злые языки говорили, что Шлиман - это человек, который окончательно разрушил Трою. Он многое делал неправильно - этот Шлиман. Например, искал Трою на основании мифа, в то время как со школьной скамьи любому известно, что так поступать нельзя. Неудивительно, что академическая общественность поднимала его на смех. Кроме того, Шлиман постоянно что-то выдумывал, да еще и записывал это в своем дневнике. А потом - вдруг взял и нашел Трою. Притом самым неподобающим образом - на основании мифа. И сообщение о находке оказалось чистой правдой. Мы с тобой говорили о том, что историю нужно знать, что история учит. Я вот сейчас подумал: а чему учит история Шлимана? Ведь не тому же, чтобы плевать против ветра, верно? Поскольку уроки истории обычно конструктивны, предлагаю такую версию: нужно помнить, что любое правило имеет исключения. Ну, и более романтическое предположение: просто надо уметь по-настоящему мечтать.

Павел Басинский: Твой главный герой Чагин в конце жизни пишет гекзаметром поэму "Одиссей" - историю о самом себе. Ты ее обильно цитируешь, и нельзя не признать, что, несмотря на архаичный гекзаметр, это довольно сильные стихи. Они твоего сочинения?

Евгений Водолазкин: Есть случаи, когда героям требуется помощь. Помогать пришлось не только Чагину, но и Николаю Ивановичу. Здесь важно лишь представить, от чьего лица пишешь, а дальше уже все само собой получается.

Павел Басинский: В этом году довольно громко отмечаются два юбилея - 155-летие Максима Горького и 130-летие Владимира Маяковского. Два столпа советской литературы, которых пытались свергнуть с пьедесталов в 90-е годы. Ты можешь коротко высказать свое отношение к ним?

Евгений Водолазкин: Сложный вопрос. В чем-то мне было бы проще начать с Маяковского, которого я люблю. Это тот случай, когда ты не разделяешь взгляды человека и тебя раздражают его манеры, но ты понимаешь, какой это талант. Я убежден, что человек шире своих взглядов, и это дает возможность общаться с ним поверх идеологий и его высказываний. Замечательна лирика Маяковского - чего стоит одно лишь "Хорошее отношение к лошадям"! Но даже в его гражданской поэзии можно найти строки, свидетельствующие об умении подняться над "партийным" и посмотреть на дело с высоты птичьего полета. Какие потрясающие строки в поэме "Хорошо!" посвящены им Петру Николаевичу Врангелю! Как ни странно, иногда неважно, о чем стихотворение - о советском паспорте или товарище Нетте, - этот удивительный ритм завораживает. Ну, и просто жалко его. Он понял, в какую историю ввязался, но заднего хода не было. По крайней мере, так ему казалось.

К Горькому у меня более прохладное отношение. Ничто у него меня особенно не увлекало, а соловецкий вояж симпатий к нему не прибавлял.

Сейчас - может быть, ввиду возраста - я отношусь к Горькому более взвешенно.

Да, он был слабым человеком и допускал вещи неприемлемые, но ведь многим и помог. И то, что он, подобно Маяковскому, оказался в этой мясорубке, - не столько вина его, сколько беда. Две эти судьбы (опять к вопросу об исторических уроках) свидетельствуют об одном: художник должен соблюдать дистанцию по отношению к своему времени, и уж точно - по отношению к политике.

Павел Басинский: Если не секрет, над чем ты сейчас работаешь?

Евгений Водолазкин: После очередного романа я обычно пишу пьесу. Своего рода переключение. Только что я закончил пьесу, которая называется "Жостов". По-моему, вполне гармонирует с "Чагиным". Жостов - человек накануне своего 80-летия. Владелец, между прочим, грязелечебницы. Очевидный этот жизненный успех омрачается неожиданными обстоятельствами... В сентябре к работе над пьесой приступает известный петербургский театральный режиссер Лев Рахлин.