Чемпион Франции по боксу, племянник Оскара Уайльда и самый ненавидимый критик в истории французского искусства: как поэт-боксер Артюр Краван превратил свою жизнь в искусство
Артюр Краван (Авенариус Фабиан
Ллойд) — самый мистический и легендаризированный персонаж
французской, а затем и американской авангардной сцены начала ХХ
века. Им восхищались и про него писали сюрреалисты Луи Арагон и Андре
Бретон, его женой была поэтесса-модернистка Мина Лой, а Марсель Дюшан
выпивал с ним на брудершафт на нью-йоркских вечеринках
в разгар Первой мировой.
Он был скандалистом
и провокатором, сочетал в себе любовь к Бальзаку и боксу.
Издавал собственный журнал, где был единственным автором, дрался со своими
идеологическими оппонентами, врал и откровенничал, плакал и смеялся,
а себя именовал не иначе как Артюр Краван — «рыцарь
промышленности, тихоокеанский матрос, погонщик мулов, сборщик апельсинов
в Калифорнии, заклинатель змей, гостиничный вор, племянник Оскара Уайльда,
дровосек в исполинских лесах, бывший чемпион Франции по боксу, внук
канцлера королевы, берлинский шофер, взломщик и т. д.».
Чтобы понять феномен Кравана, разберемся, чем он прославился за свою недолгую жизнь (31 год) и как стал первым перформанс-художником в истории искусства.
Как стать чемпионом Франции по боксу, а затем сразиться с бывшим чемпионом мира в тяжелом весе, не умея боксировать?
В период, когда молодой поэт Артюр
Краван жил в Париже (1909–1915), в моде был бокс. Даже среди
интеллектуалов того времени — например, устраивать спарринги любили
художник-кубист Жорж Брак, поэт Гийом Аполлинер и некоторые другие.
В их число входил и Артюр Краван.
Под впечатлением от самого длинного
боя в истории профессионального бокса, проходившего в Париже между
Джо Жаннетом и Сэмом Макви, — 49 раундов по три
минуты — Артюр Краван и его брат, художник Отто, в 1910 году
записываются в боксерскую гимназию.
В том же году оба брата участвуют в первом своем турнире среди новичков-любителей Парижа. Так Артюр Краван зарабатывает первый титул — чемпион Франции среди любителей в тяжелом весе. Затем история повторяется на турнире уже среди любителей и солдат. С тех пор Краван называет себя не иначе как «чемпион Франции по боксу».
Но для
того, чтобы дважды стать чемпионом Франции в тяжелом весе среди любителей,
Кравану не пришлось провести ни одного финального боя, и что еще
удивительнее — он крайне плохо боксировал, чемпионство досталось ему
в результате дьявольской череды случайностей.
Так, в первом турнире Кравану повезло с турнирной сеткой — почти все его соперники вплоть до финала оказывались значительно слабее. А финальный соперник, Эжен Гетте, и вовсе отказался от боя. Другими словами, финальная победа в турнире была сугубо технической.
То же верно и в отношении
второго турнира. Когда Краван дошел до полуфинала, его соперник отказался
от боя, а следующий, уже финальный соперник Кравана, некий Пеккерио,
снял свою кандидатуру из-за того, что заболел гриппом.
Как гласит легенда, которую передает вторая жена Кравана, поэтесса Мина Лой, соперники, только завидев высокого и широкоплечего поэта-боксера, разбегались в ужасе, не решаясь даже выйти с ним на ринг. Сказать наверняка, правда ли это — невозможно.
Зато можно с легкостью установить, что поэт Артюр Краван был в большей степени поэтом, чем боксером, так как плохо боксировал. В турне по юго-западной Франции, в рамках которого было запланировано много поединков с его участием, Краван проиграл практически везде. Этот вывод мы можем сделать по письмам, в которых поэт утверждал, что удача не улыбнулась ему и он почти ничего не заработал.
Красноречиво о «боксерских навыках»
Кравана говорит отчет из журнала
La Boxe et Les Boxeurs, который документирует один
из боев, прошедших в Ангулеме:
«Первый раунд: Кюссет Брайен атакует, подходя
к Ллойду вплотную и укладывая его на пол. Ллойд быстро
поднимается на ноги, но его руки истощены. Второй раунд: Ллойд
не может продолжать, и его секунданты признают поражение».
Последний раз Краван «серьезно» наденет боксерские перчатки 24 мая 1909 года. Другими словами, его карьера как профессионального боксера продлится всего несколько месяцев. Но случайно завоеванный титул не один раз спасет ему жизнь.
В первый раз это произошло в 1916 году. Артюр Краван, бежавший от Первой мировой из Франции, оказался в Испании. Как подданный Великобритании, он попадал под мобилизацию и поэтому боялся, что нейтральная Испания вышлет его из страны.
Чтобы не дожидаться неизбежного, поэт-боксер решил покинуть Испанию и отправиться в США (страна на тот момент не участвовала в войне и не выдавала уклонистов), но для этого ему были нужны большие деньги. По иронии судьбы в это время в Испании также находился бывший чернокожий чемпион-тяжеловес Джек Джонсон, на родине (в США) на нем висело сфабрикованное уголовное дело. Этим двум бежавшим от закона шоуменам было суждено встретиться.
Чтобы подзаработать, Краван решается на самую большую авантюру в своей жизни. Пользуясь тем, что испанцы толком ничего не знают о нем как о боксере, кроме его титула, Краван бросает вызов Джонсону. Последний, еще менее осведомленный, чем испанцы, принимает вызов.
Несмотря на то, что Джонсон к тому моменту уже потерял титул чемпиона мира в тяжелом весе — в 1915 году он уступил его белому американцу Джесси Уилларду, — он всё еще оставался опасным соперником, а главное — был профессиональным боксером.
Поединок Артюра Кравана
и Джека Джонсона состоялся 23 апреля 1916 года
на новой арене Monumental, предназначенной для корриды. Несмотря
на то, что большая арена была заполнена зрителями лишь наполовину, бой под
началом режиссера Рикардо де Баньоса снимали шесть операторов.
Предполагалось, что после поединка его будут показывать в испанских
кинотеатрах, что уже было нормальной практикой в американской индустрии
бокса.
Ожидаемо семираундный поединок боксера
и поэта выглядел нелепо. Джонсон открыто издевался над Краваном все семь
раундов, а последний немного побаивался чернокожего чемпиона. Для зрителей
было очевидно, что Джонсон мог свалить поэта-боксера уже в первом раунде,
но чтобы дать время режиссеру снять как можно больше материала (так как
он планировал получить процент с показа фильма), Джонсон «держал»
Кравана на ринге семь раундов, каждый по три минуты.
В седьмом раунде Джонсон посмотрел
на режиссера, как бы задавая немой вопрос: достаточно для фильма?
Но бой был настолько плох, что Рикардо только пожал плечами.
Чтобы «оживить» поединок и порадовать заскучавших зрителей на трибунах, Джонсон вдруг провел первую серьезную атаку — и Краван, уже порядком уставший, рухнул на ринг плашмя. Это был провал. Но Краван добился своей цели, получив заранее оговоренную сумму за бой и удрав в США.
Иронично, но после боя
в интервью Артюр Краван положительно отзывался о великом черном
боксере, хотя последний в автобиографии даже не смог правильно
написать имя соперника («Артур Грухан») и приврал, что вырубил его
в первом же раунде.
Артюр Краван
против Джека Джонсона
В последний раз удача улыбнется
Артюру Кравану незадолго до его смерти, когда в 1918 году
он нелегально окажется в Мексике. Там ему вновь понадобятся деньги
на дальнейший путь, и он убедит местных боксеров в том, что
он хороший претендент на звание чемпиона Мексики в среднем весе,
так как боксировал с самим Джеком Джонсоном в Барселоне 17 (!) раундов подряд и был
чемпионом Канады (всё это, конечно же, неправда, за исключением
самого факта боя с Джонсоном).
15 сентября 1918 года Артюр Краван
вышел на ринг против Джима Смита (Черного Алмаза). Каково было
разочарование мексиканцев, когда они поняли, что Артюр Краван, профессиональный
боксер, дравшийся с бывшим чемпионом в тяжелом весе Джеком Джонсоном,
оказался вымыслом.
Уже 31-летний Краван проиграл Смиту во втором раунде, рухнув под напором атаки соперника. Спустя неделю после боя в Arte y Deportes писали, что все два раунда Краван только защищался и очень плохо атаковал. Было видно, что, несмотря на свои выдающиеся физические данные (высокий рост, длинные руки), он плохо боксировал. Поединок, который рекламировали как вполне серьезный и равноправный, длился всего 5 минут.
Несмотря на проигрыш, Краван получил гарантированный процент от боя — 2000 песо, которые разделил между теми, кто помог ему организовать это «шоу». Оставив себе излишек, Краван навсегда закончил с боксом. Но его образ боксера, с профессиональной точки зрения совершенно жалкий, станет одним из многих его художественных образов, которые Краван будет эксплуатировать в чисто творческих и авантюрных целях.
Племянник
Оскара Уайльда, который оживил своего дядю и надурил мировую прессу
Трудно в это поверить,
но Артюр Краван действительно был племянником Оскара Уайльда. Дело
в том, что родная сестра его отца, поэта-боксера Отто Холланда Ллойда,
Констанс Ллойд вышла замуж за Уайльда в 1884 году.
Когда будущему Артюру Кравану было всего 8 лет, Уайльд был признан виновным в «грубой непристойности» с лицами мужского пола и приговорен к каторжным работам. Им не суждено было встретиться: знаменитый дядя Кравана умер в 1900 году, будучи в изгнании во Франции. Но о нем Кравану много рассказывала собственная мать — Элен, которая лично встречалась с писателем.
Когда Краван приехал в Париж, он представлялся всем не иначе как «Артюр Краван, племянник Оскара Уайльда». Вероятно, что история с заключением английского писателя в тюрьму за предполагаемую гомосексуальную связь, его явное противопоставление себя общественным устоям сильно повлияли на Кравана и его поведение как художника — провокативное и эпатажное.
Но Кравану было недостаточно просто
быть племянником Оскара Уайльда, который к тому же никогда
не видел своего дядю.
В 1912 году поэт-боксер начал
выпускать собственный журнал — Maintenant. В первом же вышедшем
номере, помимо стихотворения и короткого обзора новостей, была помещена
статья под интригующим названием «Неизданные материалы
об Оскаре Уайльде». Автором был некий У. Купер.
После
короткого всплеска восторга Краван делится с читателем подробным описанием
внешности постаревшего писателя — «сначала я как следует разглядел
его лицо, испещренное глубокими морщинами, затем — практически лысую
голову»; «в восхищении я не мог отвести глаз от его
исполинских рук и ног, представляя себе, какие божественные страсти должны
бурлить в таких конечностях. Затем я осмотрел его ботинки: стопа
у него была относительно маленькой, чуть плоской, что, должно быть,
придавало походке ее обладателя задумчивую размеренность толстокожих
животных и вместе с тем загадочным образом раскрывало в нем
поэта».
В этом вымышленном описании проявляется не только
вполне искренняя любовь племянника к дяде, но и весьма
специфическая краванианская любовь, замешанная на откровенном фарсе:
«Одутловатое лицо выглядело болезненным, за пухлыми, бескровными губами виднелись гнилые, сточенные зубы с золотыми коронками, а подбородок скрывала густая, темная с проседью растительность… Борода у него вообще росла упрямо и непреклонно».
Затем порядком выпивший Краван спрашивает своего дядю:
не написал ли он после своей «смерти» ничего нового?
А Уайльд отвечает, что написал книгу воспоминаний, новый сборник стихов
и целых четыре пьесы. В ответ на это поэт-боксер предлагает
опубликовать одну из его работ в собственном журнале! Или,
по крайней мере, «пристроить [Уайльда] танцевать что-нибудь экзотическое
или показывать пантомиму в программе с девочками».
Уже в рамках мистификации, где Уайльд жив, Краван
создает еще один вымысел, быть может, куда более дерзкий: посреди диалога Оскар
Уайльд спрашивает, как поживает мать поэта-боксера. Уже напрямую
к читателю обращены следующие строки: «Оскар Уайльд мог быть моим отцом».
Мало было Кравану реальной родственной связи — захотелось стать сыном
великого писателя!
Без четверти три ночи пьяный балаган, в который Краван втянул своего дядю, заканчивается. Противясь попыткам племянника затащить себя на продолжение пьянки, Уайльд берет шляпу и выходит из квартиры, сказав на прощание:
«Только очень прошу Вас, никому ни слова о том,
что Вы сегодня видели и слышали… а хотя через полгода можете
рассказывать всё, что пожелаете».
Рассказ Кравана и предшествующие ему свидетельства
У. Купера ожидаемо произвели фурор. Газеты с кричащими заголовками «Оскар Уайльд жив»
вышли в США, Франции, Канаде, Южной Африке, Мексике, Италии, Австралии
и даже в Новой Зеландии.
Уже 2 ноября 1913 года газета The Washington Herald
писала, что племянник английского писателя Фабиан Ллойд предложил поспорить
на 10 000 франков, что Оскар Уайльд жив и что в гробу
на кладбище Банье… нет ничего, кроме брусчатки, ваты и большой
стеклянной банки, в которой, в свою очередь, хранятся неизданные
рукописи Уайльда.
В статье Фабиан также рассказывал американской публике,
что его дядя после «смерти» в 1900 году бежал в Италию, а потом
скрывался в Индии.
Естественно, вскрывать могилу Уайльда никто не стал.
Но благодаря слухам о том, что английский писатель жив,
а Краван, вероятно, является его сыном, к которому поэт
и приходил в 1913 году, по-настоящему прославили поэта-боксера и его
журнал.
Весной 1914 года в Париже на Марсовом поле
проходила ежегодная (начиная с 1884 года) Выставка независимых —
в обход официального Парижского салона, куда картины отбирало специальное
жюри живописцев-академиков.
Начиная с импрессионистов Выставка независимых
выполняла одну важную функцию в мире французского искусства —
представляла парижской образованной публике образцы новейших течений
в живописи, которые из-за своей революционности не прошли конкурс.
Именно на Выставке независимых дебютировали такие течения, как пуантилизм,
фовизм, неоимпрессионизм, кубизм, орфизм и т. д.
Конечно, мимо очередного скандального шоу не мог пройти и Краван. Он посетил Выставку независимых и написал большую рецензию. Она была опубликована в четвертом «специальном» номере журнала Maintenant.
Эта «рецензия», если ее можно так назвать, была одним
из самых токсичных и агрессивных текстов Кравана. Как бы
в пику поэту Гийому Аполлинеру, который хвалил кубистов, орфистов
и прочих авангардных художников в своих собственных рецензиях,
поэт-боксер оскорбил и разнес в пух и прах почти всех
художников-авангардистов, фигурирующих на выставке.
Сама рецензия Кравана начинается в его привычном
заигрывающе-саркастическом тоне — с заявления, что художников во Франции,
которым запрещает выставляться Салон, «двое или трое». А затем автор
объясняет, зачем он вообще взялся критиковать живопись:
«Я пишу затем лишь, чтобы позлить моих собратьев, чтобы
добиться известности и заставить мир заговорить обо мне».
Огорошив между делом читателя, что любой учитель живописи
сродни гадалке или любому другому шарлатану, что жизнь всегда превосходит любой
«взгляд художника», а «главный навык любого художника — это умение
плавать», Краван принимается громить конкретных живописцев.
Марка Шагала он называет «шакалом», Николая Кульбина
«мыльным пузырем», Казимира Малевича «пройдохой», и это только то,
что касается русских авангардистов. Краван в этой рецензии, казалось,
задействовал весь свой лексический запас: есть как вполне простые обыденные
оскорбления — «болван», «дурак», «ничтожество», «придурок», так
и вполне изощренные, но оттого не менее грубые — «Алис
Байи — в ее работе под названием „Фигурное катание в лесу“
присутствует задор, что уже немало. По правде говоря, я ожидал чего-то
ужасного, ведь мадемуазель Байи никогда не была замужем».
Несмотря на то, что поток оскорблений не иссякает
на протяжении всей рецензии, отдельным художникам удается его избежать:
«Синьяк — ничего о нем не буду говорить,
потому что о его творчестве и так слишком много написано.
Но пусть он знает, что я к нему очень хорошо отношусь».
Почти также комплиментарно Краван пишет и о ван
Донгене.
Индивидуальной и особенно жесткой критике подвергается основоположник орфизма Робер Делоне и его жена Соня Тёрк. Делоне Краван обвиняет в «излишнем интеллектуализме», в то время как он бы мог быть «отличным ослом», ведь его «физиономия настолько вызывающе вульгарная, что кажется, будто смотришь на пунцовую отрыжку». Поэт-боксер обвиняет его жену (которая была русской) в том, что она запудрила мозги художнику и он «возомнил себя ученым». Напоследок бросив, что он «бы скорее согласился обесчестить профессора из Коллеж де Франс — к примеру, месье Бергсона, — чем переспать с какой-нибудь русской женщиной», Краван пишет, что, несмотря на последнее, он бы всё равно «разок поразвлекся бы с мадам Делоне».
Статья представляла собой одно большое описание Уайльда — его внешности (форма черепа, губ, глаз), манеры общения (того, как вел себя писатель с собеседником), но что еще более важно — манеры произносить слова. Так, У. Купер писал, что Уайльд особенно любил протягивать двойные гласные в таких словах, как yellow, adding, и им подобных. Такое документальное повествование производило впечатление близкой и, что самое главное, недавней связи автора с английским писателем.
Под сексистский пулемет Кравана попала и другая
участница «Выставки независимых» — Мари Лорансен, которая была музой
Гийома «еврея» (так назвал его Краван в рецензии) Аполлинера. Признаваясь
в том, что он даже «не видел ее работы», Краван пишет:
«Вот уж кому и вправду не помешало бы
задрать юбку и вставить куда-нибудь… большой… чтобы объяснить
ей наконец, что искусство — это не кокетство перед зеркалом.
Ох воображала!»
Но даже ей не досталось так, как Сюзанне
Валадон, которую Краван обозвал «старой шлюхой».
