Чем является и кем не является Сорокин: краткий обзор произведений
Владимир Сорокин, один из наиболее интересных современных русских прозаиков. В его художественном мире на равных соседствуют высокое и низкое, трагическое и смешное, фантастический рассказ и эротическая новелла, его персонажи то пускаются в по-настоящему глубокие философские размышления, то совершают дикие, вульгарные поступки. Сам же мастер предостерегает читателей от психологического восприятия своей прозы, повторяя, что герои его произведений — не люди, а «просто буквы на бумаге».
И вдруг начинает твориться нечто несусветное
Задача Сорокина периода «голубого сала» — выбить читателя из реальности партийного съезда, стахановского лозунга, народного фильма, детской книжки и патриотической песни. То, что герои и сеттинги Сорокина приходят к нам именно из советских времён, на первый взгляд представляется важным, потому что именно в реальности угасающей империи так остро ощущалась безжизненность сюжетов и пустота быта (вспомним для сравнения «Груз 200» Балабанова, в котором показана кульминация этого угасания). Но при этом стоит учитывать, что сорокинский метод асбурдотерапии не ограничен советским хронотопом, его охват значительно шире. Можно сказать, что он глобален.
Живя в обществе, мы ощущаем воздействие стандартной, общепринятой речи через произведения культуры, через мышление, поведение и речь реальных людей. Читая и творя конвенциональную речь, принадлежащую спектаклю, мы воспроизводим эту реальность — в себе и вокруг нас. Мы и творители, и жертвы мира хайдеггеровского das Man, и Man в данном случае — конструкт настолько поведенческий, насколько языковой.
Мы — пленники языка этого мира, но не в метафизическом витгенштейновском смысле, а скорее в том плане, о котором говорил об этом Мишель Фуко — как анонимный источник власти, он формирует, дисциплинирует и воспитывает в нас персонажей своих текстов. Как сказал Ролан Барт, в конце концов, жизнь только подражает литературе.
До того, как начать говорить и творить лютую дичь, герои Сорокина говорят и ведут себя как персонажи произведений этой конвенциональной речи. Восторженные пионеры, идейные комсомольцы, передовики производства, героические геологи. Всё это типы, пришедшие к нам из классических образцов официозного искусства. И тут мы будто бы получаем обухом по голове: начинает твориться что-то несусветное. Герои поедают то, что есть не следует, распинают друг друга, предаются каннибализму. Этот лютейший ад выбивает читателя из миража корректности, адекватности, из уютного русла литературного канона, из радостной силы жизнеутверждающего лозунга, из комфортной респектабельности мещанско-интеллигентнского быта.
Все эти вещи — фон, на котором происходит действие рассказов Сорокина. Читатель шокирован, его чувство приличия оскорблено. Он больше не сможет думать о походе геологов так же, как он представлял его по книжкам, прочитанным в детстве. Он никогда не воспримет быт дворянской усадьбы прекраснодушной идиллией, как учила «русская классика». Языковая герметичность властного нарратива поколеблена: Сорокин показал нам, что реальность спектакля абсурднее, чем художественный абсурд.
С этой точки зрения Сорокин видится большим реалистом, чем Достоевский. Последний трактует литературу как пространство для проведения моральных экспериментов. Сорокин не пытается вовлечь читателя в эксперимент — его метод, как буддийская вспышка молнии, пробуждает нас от сна в лоне моральных, эстетических, смысловых конвенций. Именно поэтому тексты Сорокина вызывают такую фундаменталисткую истерику у конформистов. Реалист, говорящий правду, вызывает ярость у тех, кто комфортно упокоен в спектакле.
В 90-е было принято в паре с Сорокиным упоминать Пелевина. Оба автора невероятно интересны; оба — важные явления современной литературы; но надо признать, что их мировоззренческие позиции противоположны. И у Сорокина, и у Пелевина язык играет первостепенную роль, однако для Виктора Олеговича, как для приверженца восточных религиозно-философских учений, язык есть майя, иллюзия, скрывающая истину, и вместе с тем как бы создающая наш мир, разделяя единое на множество иллюзорных множественностей.
Сорокин же, как представляется, стоит на фундаменте западной культуры, в которой принят повторённый много раз на разные лады тезис о тождественности языка и мышления. С этой «западной» позиции эрозия языка есть смерть человека как картезианского субъекта, то есть, мыслящего, а значит, и существующего существа.
Если и проводить аналогии с творчеством Сорокина (сейчас речь идёт о его раннем этапе), то следует упомянуть основоположника театра абсурда Эжена Ионеско. Вернее, его главную пьесу — «Лысая певица». В ней отчуждённость языка от мышления демонстрировали представители мелкой буржуазии. У Сорокина — члены социалистического общества. Изобразительные средства, разумеется, у двух мастеров не совпадают, но показан один и тот же процесс. Тут можно сделать какие-то занятные выводы в духе Жижека. Но не будем, ибо это уведёт нас в дебри.
Если Хайдеггер говорил, что язык — дом бытия, то для Сорокина язык — это дом быта. Так во времена Союза кратко называли «комбинаты бытового обслуживания». Быт отчуждён, язык отчуждён. При этом отчуждение результатов труда, вроде бы, преодолено, но при ближайшем рассмотрении выясняется, что это преодоление существует только на словах, не отражающих действительность. То есть, ложных.
Перенастроим оптику, и увидим, что творчество Сорокина — это работа с метафорами. Он высвечивает слова. Но не как свет чистого разума, а будто изнашивая ткань языка, обнажая его. Это видно и в рассказах, и в «Голубом сале». Всё, вроде бы, очень жёстко (стоит помнить о «просто буквах на бумаге»), но эта «жесть» оголяет натуру языка и тех, кто им пользуется. У Сорокина — не тонкое плетение, как у Марселя Пруста; у Сорокина — тонкие ниточки. Или жилы. С них кусками свисает главное. Это и есть русская деконструкция, беспощадная, но не бессмысленная. И, в отличие от французской деконструкции Деррида, нам вполне понятная и родная. Нутром ощутимая.
Вспомним и Оруэлла с его «новоязом». Британский писатель не зашёл так далеко, как Сорокин, но показал своими средствами тот же самый процесс. Высветил его с английской щепетильностью, без погружений в мрачные глубины и взлётов к небесам. У Оруэлла всё чётко и точно, как ход часов на Биг-Бене. Он не противостоит Сорокину, а дополняет его, способствуя пониманию и создавая более объёмную картину.
Вдумчивая, хулиганская, изобретательная и стилистически блестящая проза Сорокина описывает наше время словно с дистанции литературы будущих эпох. Если вы всегда хотели начать читать книги Владимира Сорокина — эта подборка станет для вас лучшим гайдом.
De feminis
Рассказы Владимира Сорокина из нового сборника De feminis — о женщинах: на войне и в жестоком мире, в обстоятельствах, враждебных женской природе.
Надзирательница в концлагере, будущая звезда прогрессивного искусства, маленькая девочка в советской больнице, юная гениальная шахматистка, перестроечная студентка и другие героини сборника составляют галерею пронзительных, точных, очень разных портретов, объединённых одним: пережитое насилие необратимо меняет их, но не стирает, а только обостряет их индивидуальность.
Сорокин остаётся собой — выстраивает карнавальные антиутопии, жонглирует цитатами из канонической русской литературы и овеществляет метафоры — и в то же время продолжает двигаться в новом направлении. Всё большее сочувствие к свидетелям и невольным участникам великих геополитических драм, повествовательность и лиризм, заданные «Метелью» и продолженные в «Докторе Гарине», в «De feminis» особенно заметны.
«Белый квадрат»
Начнем сразу с новинок. Новая книга Владимира Сорокина «Белый квадрат» — это сборник, в который вошли девять рассказов и новелл, некоторые из которых публикуются впервые. Неожиданный и точный взгляд на наше время от одного из самых знаменитых, скандальных и ярких писателей современности. Владимир Сорокин с холодным расчетом хирурга, пытливостью первооткрывателя и фантазией художника препарирует действительность, извлекая на свет основные противоречия и философские дилеммы современного общества. Как появляются новые мифы и видоизменяются старые, какое влияние классическая литература и, шире, культура, оказывают на нашу жизнь, где проходят границы между прошлым и настоящим, настоящим и будущим, и существуют ли вообще такие границы? Сорокину очень точно удается определить те мелкие и кажущиеся современниками незначительными детали, анализируя которые потомки будут судить о нашей эпохе.
«Манарага»
Читали Владимира Сорокина? А как насчет приготовить пару стейков прямо на его книгах? В романе «Манарага» Владимир Сорокин задает неожиданный вектор размышлениям об отношениях человечества с печатным словом. Необычная профессия главного героя — подпольщика, романтика, мастера своего дела — заставляет нас по-новому взглянуть на книгу. Роман Сорокина можно прочесть как эпитафию бумажной литературе — и как гимн ее вечной жизни. Какой будет судьба бумажной книги в мире умных блох и голограмм, живородящего меха и золотых рыбок, после Нового cредневековья и Второй исламской революции?
«Очередь»
Товарищи, кто последний (ни в коем случае не «крайний»)? В многокилометровой очереди встретятся люди разных социальных классов, разных политических взглядов, разных убеждений и предпочтений. Вышедший в 1985 году роман Владимира Сорокина «Очередь» произвел совершенно ошеломительный эффект. Так в Советском Союзе еще не писали. Роман представлял собой записи диалогов людей, стоящих в гигантской очереди. Причем, кто именно произносит ту или иную фразу, понятно было не всегда. Автор не давал ни портретов, ни имен — сплошная колышущаяся человеческая масса. И все же, удивительным образом, каждый говорящий был индивидуален, у него было свое неповторимое лицо, свой речевой портрет. В этой очереди любовь соседствовала с изменой, дружба с пьяной дракой, а беседа о философии Платона и поэзии Евтушенко — с извечными вопросами «Что дают?» и «Кто последний?»
«Первый субботник»
Название «Первый субботник» — подходящая метафора для того, как молодой автор обошелся с дряхлевшим вместе со страной клишированным официальным языком. Герои каждого из рассказов сборника обречены: если вначале они успешно мимикрируют под живых людей, к концу их ждет полное разложение — они превращаются в разрозненные визуальные и речевые атрибуты или просто в кучку гнилой плоти. В ранних рассказах Владимира Сорокина, написанных в 1979–1984 гг., легко разглядеть начало мощного стилистического эксперимента, по сути целого литературного направления, главным и ярчайшим представителем которого до сих пор остается тот, кто его задал.
«Ледяная трилогия»
«Ледяная трилогия» — это три объединенных общим сюжетом романа: «Путь Бро», «Лёд» и «23000». Каждый из них, как практически любое произведение Сорокина, вызывает ожесточенные споры и диаметрально противоположные оценки: от ненависти до обожания. Но равнодушным они не оставят никого. Трилогия то притворяется автобиографической прозой, то с чарующей легкостью превращается в триллер с элементами нуара, то становится социальной и политической сатирой. Следить за приключениями текста ничуть не менее интересно, чем за похождениями героев. При этом у всех романов трилогии мощный увлекательный сюжет, не позволяющий ни на минуту оторваться от чтения. Язык персонажей также постоянно меняется: в совершенно обычную речь внезапно врываются невероятно высокопарные изречения, а изобретательный новояз порой рождает совершенно фантастические по красоте фразы.
«Моноклон»
В сборник «Моноклон» вошло 12 рассказов признанного мастера современной российской прозы Владимира Сорокина. Сорокин — фигура крайне противоречивая. Шокирующий, громкий, скандальный: его книги или ругают, на чем свет стоит, или превозносят до небес. Лауреат премий Андрея Белого, «НОС», «Большая книга» и других, он один из немногих отечественных авторов, чьи произведения вошли в шорт-лист Букеровской премии. Сборник «Моноклон» может похвастаться всем тем, за что прозу Сорокина можно по-настоящему любить: оригинальность сюжета, символизм и емкость образов, динамичные диалоги и объемные, словно живые персонажи: сотрудница издательства и директор магазина, губернатор и писатель, бывший старший лейтенант НКВД и десятилетняя девочка Даша.
Сорокин умело балансирует между реализмом и фантастикой, эпатажем и искренностью, цинизмом и лиричностью, нарочитой телесностью и духовностью. В его рассказах есть место и неприкрытой эротике, граничащей с порнографией, и философской задумчивости, и застенчивой недосказанности, и абсурду. А сам Сорокин, как никто другой, умеет наблюдать, слушать и, главное, рассказывать услышанное и увиденное, иногда напрямую, иногда скрываясь под маской циника и балагура, но всегда честно — как и подобает настоящему писателю.
«Голубое сало»
«Голубое сало» закрепило за Сорокиным статус главного постмодерниста русской литературы. Этот роман прилюдно сжигали, называли порнографией, обвиняли в безвкусности, усматривали в нем глумление над трагически погибшими писателями ушедшей эпохи. Роман вобрал в себя весь XX век, с его жестокостью, маниакальной тягой к власти и ничтожной стоимостью человеческой жизни, с его самоубийственными воинами, бесконечными предательствами, лагерями и расстрелами. Ведь в истории России — и не только России — писатели так трагически часто уступали натиску безжалостной государственной машины, тратя свой талант и вдохновение на сооружение очередного нерукотворного памятника, подъем патриотических настроений и укрепление авторитета стоящих у власти. Но книга, конечно, не только об этом.
Сорокин ни с кем не сводит счеты: ни с Хрущевым, ни со Сталиным, ни, тем более, с Ахматовой. Он просто в очередной раз постулирует главенство мифа над реальностью, литературы над обществом, текста над жизнью. И, как это ни парадоксально, «Голубое сало» — одна из самых ярких в современной истории книга в защиту русской культуры в целом и классической русской литературы в частности. В конце концов, главный вопрос романа не в том, что такое голубое сало или как его можно получить, а в том — как именно его следует использовать.
«Сахарный кремль»
Сахарный, белый Кремль — сердце России 2020-х, пережившей Красную, Серую и Белую смуты, закрывшейся от внешнего мира и погруженной в сон. Этим сердцем понемножку владеют все, ведь и у скотницы, и у зэка, и у лилипута есть хотя бы осколок его рафинадной копии, но на самом деле оно никому не принадлежит. Пятнадцать новелл из сборника «Сахарный Кремль», написанных как будто совсем по-разному и о разном, складываются в картину призрачной, обреченной реальности, размокающей, как сахарная башенка в чае. Впервые сборник рассказов «Сахарный Кремль» вышел в 2008 году. Вместе с повестью «День опричника» был номинирован на премию «Большая книга»; в 2009 году получил приз зрительских симпатий премии «НОС».
«Тридцатая любовь Марины»
Роман «Тридцатая любовь Марины» Владимир Сорокин впервые был опубликован в России только в 1995 году, хотя написан на 11 лет раньше. Сорокин — один из самых скандально известных русских писателей, представитель советской контркультуры, концептуалист и постмодернист. Его книги, переведенные на 20 языков и выходившие в самых престижных зарубежных издательствах, всегда вызывают бурные дискуссии как у критиков, так и у читателей. Сорокин был награжден премией Андрея Белого «За особые заслуги перед российской литературой», неоднократно номинировался на Международную Букеровскую премию. В романе «Тридцатая любовь Марины» Сорокин раскрывает механизмы метаморфозы тридцатилетней московской диссидентки, несостоявшейся пианистки Марины Алексеевой, которая благодаря встрече с секретарем парткома завода Сергеем Румянцевым и проведенной с ним незабываемой ночи, полностью сливается с советской пропагандой и образом мыслей андроповской России. Владимир Сорокин — не только признанный мастер глубоких эпатажных сюжетов, но и великолепный стилист.
«Теллурия»
«Теллурия» — это взгляд на будущее Европы, которое, несмотря на разительные перемены в мире и устройстве человека, кажется очень понятным и реальным. Узнаваемое и неузнаваемое мирно соседствуют на ярком гобелене Нового средневековья, населенном псоглавцами и кентаврами, маленькими людьми и великанами, крестоносцами и православными коммунистами. У бесконечно разных больших и малых народов, заново перетасованных и разделенных на княжества, ханства, республики и королевства, есть, как и в Средние века прошлого тысячелетия, одно общее — поиск абсолюта, царства Божьего на земле. Только не к Царству пресвитера Иоанна обращены теперь взоры ищущих, а к Республике Теллурии, к ее залежам волшебного металла, который приносит счастье.
«День опричника»
Повесть Владимира Сорокина «День опричника» — это и балаганное действо, способное рассмешить до колик, и неутешительное предсказание. Опричник отлично себя чувствует в сорокинской Москве недалекого будущего — потому что он незаменим. «День опричника», впервые изданный в 2006 году, переведен на двадцать языков. В 2013 году повесть вошла в шорт-лист Международной премии Букера.
Пустить красного петуха и поймать золотую рыбку — лишь малая толика того, что должен совершить за день опричник, надежда и опора государства российского. Слово и дело — его девиз, верность начальству — его принцип, двоемыслие — его мораль, насилие — его инструмент.
