Борис Поплавский: "Проклятый поэт" из первой волны эмиграции
Борис Поплавский занимает одно из главных мест среди поэтов "незамеченного" поколения. Он родился в семье музыкантов, проучился в Московской консерватории и Французском лицее Филиппа Неррийского. После революции он бежал из России вместе с отцом, сначала в Константинополь, а затем в Париж, где посмертно стал известной фигурой русского Монпарнаса. Его отличал брутальный образ интеллектуального маргинала, что напоминало стиль Артюра Рэмбо.
Поплавский, будучи под влиянием французских дадаистов и парижских апашей, вёл противообщественный и антиэстетический образ жизни: он проявлял "равнодушие" к литературе, предпочитая идентифицировать себя как "боксера" и поклонника тяжёлой атлетики, интересовался оккультизмом, постоянно носил тельняшку и даже в помещении не снимал тёмные очки. Свободное от скандалов время Поплавский проводил или в постели (дневники утверждали, что он много спал), или в парижских кафе "Ла Болле" и "Ротонда".
Своё писательское творчество Поплавский начал до своего отъезда из России, под влиянием своей старшей сестры Натальи, московской авангардной поэтессы. Она осталась известной своим единственным сборником "Стихи зелёной дамы" – типичными декадентскими стенаниями, аналогичными тем, что создавала Зинаида Гиппиус. Текст "Ты едешь пьяная и очень бледная", посвящённый измене, стал популярным уже в период НЭПа, и Петр Лещенко создал романс на слова Поплавского. Однако сама Поплавская привлекала внимание не своим творчеством, а скандальным образом жизни: свидетели вспоминали, как она "лихорадочно" танцевала (часто – абсолютно голая) и употребляла кокаин.
А её судьба включала беспрерывные метания по миру, с перерывом на пребывание во французской тюрьме за кражу. Несомненно, интересно, как подражание сестре в писательстве принесло Поплавскому трансформацию, сначала вообще заметной фигуры в парижской богеме, а позже в выгоревшего человека, склонного к саморазрушению.
Экспериментальный — и самый характерный — сборник Поплавского «Автоматические стихи», опубликованный посмертно, был написан в популярной среди сюрреалистов манере потока сознания. Калейдоскоп тревожных образов и ярких впечатлений от большого и громкого окружающего мира существенно отличал его поэтику от русской традиции. Поплавский писал нарочито разболтанные, свободные — даже в тех случаях, когда тексты были рифмованными, — стихи, где четко ощущалось постоянное присутствие смерти, какой-то глобальной опасности, подстерегающей героя на каждом шагу. Мир повседневного у Поплавского дико интенсивен, он буквально «закипает» от заключенной в нем энергии: в кромешной темноте громадные машины с лязгом «жуют железное мясо», затянутое свинцовыми тучами небо «вскипает» и «сползает» на город густой пеной. По шумным европейским улицам летят карнавальные огни, всюду «горит газ», а над головой у слипшейся в единый мясной ком толпы несутся «дирижабли» и леденеют, как будто от страха, капли дождя. За всем этим хаосом, буйством воды и цвета, с крыши стеклянного небоскреба наблюдает лирический герой, распадаясь на клубы табачного дыма.
Стихотворения Поплавского выглядят как переливчатые лужи бензина, разбитые кривые зеркала. В них никогда нет итога, конечного состояния — вечно мельтешащая картинка просто неспособна остановиться. Его творчество — это хроника распада глазами распадающегося. Со временем читатель понимает, что это не мир вокруг героя взрывается и пышет огнем — просто его чувства обострены настолько, что минимальное изменение в атмосфере, любое стороннее вмешательство отзывается паникой, истерикой и тряской. Карнавальная пестрота города вокруг — это наркотическая эйфория, которая неминуемо переходит в ломку. Красочные описания окружающего изобилия мотивируют героя вырваться из тела и соединиться с городским безумием, перемолоться в его мясорубке, чтобы не просто наблюдать хаос, а стать им.
Ощущение хаотичности в стихотворениях Поплавский создавал, чередуя резкие и прерывистые описания с намеренной вязкостью, неторопливостью. Исходное положение в его стихотворениях никогда не статично, пространство «плывет». Из абсолютной расслабленности (когда все «сползает», «свисает» и еле движется) город просыпается и моментально превращается в поле боя: пушки и трубы начинают «палить», огни «гореть», вода «бурлить», люди «бегут» и «танцуют», чтобы потом снова обмякнуть, после протяжной адреналиновой гонки свалиться без сил. При этом события в разном темпе могут происходить параллельно: пока дожди яростно «низвергаются», мир мягко «плывет». Есть и моменты, где надвигающаяся стихия еще закупорена, безопасна, но ее вот-вот прорвет: «рокот анемоны спит в электричестве», вода «тихо всходит по стенам» — пока ничего не случилось, но ощущение тревоги передается сразу.
Лирическое пространство Поплавского тонет в реве автомобильных моторов. По нагретому их жаром липкому и черному асфальту долго шелестит холодный дождь, а после него наступает кромешная духота, от которой героя «ведет». Улицы бесконечного города затянуты по-петербуржски желтой «дымкой», которая в определенный момент превращается в ядовитый «туберкулезный газ». Герой без конца проваливается в собственную память: десятки разных образов одного и того же места накладываются друг на друга — звенят, жужжат и раздражают. Вокруг происходит так много событий, что людям становится некомфортно, тесно в городских стенах. Поплавский очень метко передает эту замкнутость, закольцованность, будто человек с похмелья идет по незнакомой улице и никак не может найти нужный ему дом. Эта потерянность точно объясняет мироощущение поэта — он всегда и везде ощущал себя чужим, заблудившимся, каким-то лишним, даже в контексте русского зарубежья. Отсюда и желание раствориться, выветриться, пропасть.
За пределами своих произведений Поплавский также пытался оторваться от реальности — посредством героина. Можно было бы сказать, что наркотик как раз и изменил сознание поэта, разбил его вдребезги, раздражил, но скорее это был его способ смириться с реальностью, ненадолго с ней синхронизироваться, впасть в транс, чтобы не думать ни о чем. Шум и ярость, занимавшие сознание Поплавского, предшествовали зависимости, а не были ее следствием. По своему пониманию текста, по «звуку» и энергии поэт был, по мнению многих критиков того времени, самым сильным в своем поколении, но справиться с этой силой не смог и, если говорить честно, даже не пытался. Декадентское сознание Поплавского не дало горящему внутри него пожару выйти наружу и спалить все вокруг. Вместо этого он занимался последовательным самосожжением через наркоманию и «хулиганское» безделье (за 15 лет жизни в Париже поэт не проработал ни дня). Оттого и роковая случайность — когда они на двоих с малознакомым господином Сергеем Ярхо ввели себе смертельную дозу героина — воспринимается как закономерный финал:
Весна плывет, весна сползает в лето.
Жизнь пятится неосторожно в смерть.
