«Автор просто не умеет прозу писать»: нелюбимые книги классиков
Александр Солженицын разочаровался в прозе Бориса Пастернака, Владимир Набоков считал романы Федора Достоевского «безвкусными», а Иван Гончаров даже судился с Иваном Тургеневым из-за плагиата. Портал «Культура.РФ» рассказывает, какие книги и почему не любили отечественные писатели.
Иван Гончаров: романы Ивана Тургенева
Иван Гончаров критиковал почти все произведения Ивана Тургенева. Он считал, что идеи для романов «Дворянское гнездо», «Отцы и дети», «Накануне» и «Дым» Тургенев позаимствовал из гончаровского «Обрыва». В 1860 году писатели даже устроили третейский суд. На нем цензор Александр Никитенко и критики Павел Анненков, Александр Дружинин и Степан Дудышкин постановили, что романы Тургенева оригинальные. Гончаров вердикт суда оспаривать не стал, но произведения оппонента критиковал до конца жизни. Особенно много — в своих мемуарах «Необыкновенная история».
По моей рукописи или по переданному ему моим слушателем тщательному описанию прочитанного мною Тургенев, как по узору, вышивает свой узор, с другими красками, и иногда цветами, меняя расположение самых цветов, иногда листьев, вставляя кое-какие свои — и потом осмысливая моею же идеею. <…> Он так разбросает и рассует выбранные им сцены, разговоры, выражения, что сначала и я сам не узнаю в розницу того или другого взятого у меня места… <…> Недаром Белинский сказал однажды при нем про меня: «Другому его романа («Обыкновенная история») стало бы на десять повестей, а он все в одну рамку уместил!» И Тургенев буквально исполнил это, наделав из «Обрыва» «Дворянское гнездо», «Отцы и дети», «Накануне» и «Дым» — возвращаясь не только к содержанию, к повторению характеров, но даже к плану его! А из «Обыкновенной истории» сделал «Вешние воды»!
Александр Солженицын: «Доктор Живаго» Бориса Пастернака
Роман Бориса Пастернака «Доктор Живаго» получил противоречивые отзывы критиков. За эту книгу писателя наградили Нобелевской премией. Однако в СССР роман восприняли негативно — и не только политики. Книгу на специальном заседании обсудили и раскритиковали члены московского отделения Союза писателей. Позже в СССР даже появилась крылатая фраза: «Пастернака не читал, но осуждаю». Анна Ахматова собиралась «схватить карандаш и перечеркивать страницу за страницей крест-накрест», а Александр Солженицын и вовсе пришел к выводу, что Пастернак не умеет писать прозу.
«Доктора Живаго» я действительно получил из рук Копелева в виде еще самиздата, в конце 1956-го или в начале 1957-го. Я начал читать, и начало мне показало, что автор просто не умеет прозу писать. Какие-то реплики, ремарки в диалогах несусветные. Какая-то неумелость. И вообще я не почувствовал в этой книге ни большой мысли, ни движения, ни реальных картин. Я действительно был разочарован, и надо сказать, что и с годами я не сильно изменил свое мнение об этой книге.
Корней Чуковский: «Мы» Евгения Замятина
Корней Чуковский поддерживал социалистов еще со времен первой русской революции 1905 года. Писателя даже судили за «оскорбление величества» и критику властей. Революцию 1917 года он тоже принял положительно: верил, что коммунисты смогут наконец построить свободное и счастливое общество. А роман Евгения Замятина «Мы» Чуковский посчитал клеветой на советское общество. Автор книги, по мнению писателя, путал идеологию СССР с фурьеризмом — утопическим учением Шарля Фурье.
Роман Замятина «Мы» мне ненавистен. Надо быть скопцом, чтобы не видеть, какие корни в нынешнем социализме. Все язвительное, что Замятин говорит о будущем строе, бьет по фурьеризму, который он ошибочно принимает за коммунизм. А фурьеризм «разносили» гораздо талантливее, чем Замятин: в одной строке Достоевского больше ума и гнева, чем во всем романе Замятина.
Иван Бунин: рассказы Исаака Бабеля
Иван Бунин воспринял Октябрьскую революцию и Гражданскую войну как трагедию. В 1920 году он покинул страну и вскоре поселился во Франции. Там Бунин много писал, публиковал статьи. Он критиковал советское общество, его политику и, конечно, новую литературу за «убогий» язык, натуралистичные бытовые подробности, нравоучительные сюжеты. А Исаака Бабеля и вовсе считал «удивительным мерзавцем».
Кончил перечитывать рассказы Бабеля «Конармия», «Одесские рассказы» и «Рассказы». Лучшее — «Одесские рассказы». Очень способный — и удивительный мерзавец. Все цветисто и часто гнусно до нужника. Патологическое пристрастие к кощунству, подлому, нарочито мерзкому. Как это случилось — забылось сердцем, что такое были эти «товарищи» и «бойцы» и прочее! Какой грязный хам, телесно и душевно! Ненависть у меня опять ко всему этому до тошноты. И какое сходство у всех этих писателей-хамов того времени — например, у Бабеля и Шолохова. Та же цветистость, те же грязные хамы и скоты, вонючие телом, мерзкие умом и душой.
Владимир Набоков: «Братья Карамазовы» Федора Достоевского
Достоевский был одним из самых нелюбимых писателей Владимира Набокова. Он писал: «Безвкусица Достоевского, его бесконечное копание в душах людей с префрейдовскими комплексами, упоение трагедией растоптанного человеческого достоинства — всем этим восхищаться нелегко». Роман «Братья Карамазовы» — «разросшуюся пьесу» — Набоков критиковал за излишнюю, по его мнению, психологичность и множественные обращения к христианским ценностям.
Внимательно изучив любую его книгу, скажем «Братья Карамазовы», вы заметите, что в ней отсутствуют описания природы, как и вообще все, что относится к чувственному восприятию. Если он и описывает пейзаж, то это пейзаж идейный, нравственный. В его мире нет погоды, поэтому как люди одеты, не имеет особого значения. Своих героев Достоевский характеризует с помощью ситуаций, этических конфликтов, психологических и душевных дрязг. Описав однажды наружность героя, он по старинке уже не возвращается к его внешнему облику. Так не поступает большой художник… <…> Роман «Братья Карамазовы» всегда казался мне невероятно разросшейся пьесой для нескольких исполнителей с точно рассчитанной обстановкой и реквизитом: «круглый след от мокрой рюмки на садовом столе», окно, раскрашенное желтой краской, чтобы все выглядело так, словно снаружи сияет солнце, и куст, поспешно внесенный и с размаху брошенный рабочим сцены.
